Читать онлайн «Ванда Василевская»

Творчество каждого писателя обусловлено современной ему общественной жизнью и отношением автора к ее решающим вопросам. Но не во все времена и далеко не у всех писателей связь между историческими событиями, свидетелями которых они являются, мировоззрениями, которыми они руководятся, и художественными произведениями, которые они создают, бывает одинаково тесной и явной.

Ванда Василевская принадлежит к тем людям, чья жизнь с очень раннего возраста наполнена переживаниями, которые порождены общественными событиями. Развитие ее личности было по преимуществу развитием общественного сознания и активности. И Ванда Василевская принадлежит к тем писателям, чья литературная деятельность, так же как вся жизнь, полностью отдана одной общественной цели.

Поэтому, для того чтобы глубже и вернее понять подлинный характер произведений Василевской и ее писательский путь, надо их рассматривать в неразрывной связи с теми историческими событиями и с той политической борьбой, которые дали содержание ее творчеству и определили его особенности.

Ванда Львовна Василевская родилась 21 января 1905 года в Кракове, в той части польских земель, которые до 1918 года входили в состав Австро-Венгрии. Именно сюда — в Краковскую область, населенную поляками, и в западноукраинские районы Галиции где большая часть помещиков и городских жителе» были поляки, — перенесли с начала XX века свои центры польские политические партии из Царства Польского, находившегося под властью Российской империи. В Австро-Венгрии поляки имели ряд льгот по сравнению с Царством Польским и особенно с Познанью и другими областями, захваченными Пруссией. Здесь было разрешено легальное существование польских политических партий; в школах и университетах допускалось обучение на родном языке. Эти льготы были даны, конечно, с определенным политическим расчетом. Поощряя польский национализм, не скупясь на посулы, императорские австрийские власти разжигали рознь между поляками и украинцами, душили польскими руками украинское революционное и национально-освободительное движение. Ввиду приближающейся войны против России Австро-Венгрия стремилась приобрести в польских политических деятелях союзников, которые помогли бы в будущем включить в империю Габсбургов земли Царства Польского.

Среди националистических польских политических партий, поддерживавших планы австрийского империализма и пользовавшихся в свою очередь его помощью, влиятельнее других было правое крыло «Польской партии социалистов» (ППС), называвшее себя «революционной фракцией». К ней принадлежал отец Ванды Львовны Василевской — Леон (Лев) Василевский, передовой, по тем временам, этнограф, более известный как политический деятель.

Что представляла собой эта «социалистическая» партия? Этот вопрос имеет некоторое значение для характеристики среды, окружавшей Ванду Василевскую в детстве.

О реакционной сущности ППС Ленин писал: «…партия польских социалистов, люди, среди которых мы больше всего наблюдаем того, что наблюдаем у эсеров, а именно — революционных фраз, хвастовства, патриотизма, шовинизма, буффонады и пустышки самой полнейшей»[1]. ППС, — писал Ленин, — это партия, «безусловно враждебная большевизму, похожая на нашу партию правых меньшевиков и эсеров»[2]. «В постановке ближайших целей программа ППС не революционна. В своих конечных целях она не социалистична»[3].

Так же, как партии меньшевиков и эсеров, ППС посредством мнимореволюционных фраз, демагогии привлекала к себе многочисленных сторонников из мелкой буржуазии, «рабочей аристократии» и влияла на политически отсталую часть пролетариата. Подобно другим партиям, принадлежащим к мелкобуржуазному «социализму», ППС была заражена буржуазным национализмом и отравляла им сознание польских трудовых масс, спекулируя на их протесте против национального гнета.

Когда начинается пора открытых классовых боев между пролетариатом и буржуазией, такие «социалисты», как предсказывал еще Энгельс, оказываются злейшими врагами социализма; нередко именно из них выдвигаются кандидаты в диктаторы контрреволюции бонапартистского образца — савинковы, керенские. Так случилось и с правым крылом ППС, выдвинувшим Пилсудского. С 1920 года эта партия, проводя политику польского империализма, стала быстро фашизироваться. Но Леон Василевский вскоре навсегда отошел от политической деятельности.

Подлинная сущность политических взглядов отца не могла быть понята восьмилетней девочкой. Из бесед в родительском доме, который иногда посещали краковские рабочие, она запомнила то, что говорилось о несправедливости существующего строя по отношению к рабочим и крестьянам, о том, что этот строй должен быть разрушен и заменен другим, лучшим. Из родной семьи девочка вынесла также непримиримую вражду к клерикализму.

Впечатления от разговоров, которые вели между собой взрослые, дополнялись непосредственными жизненными впечатлениями. Дом, где жили Василевские, находился в рабочем предместье Кракова. Это был единственный большой, многоквартирный дом среди ветхих лачуг. Ванда дружила с детишками из рабочих семей и вместе с ними ненавидела богатого «каменичника» (владельца доходного дома).

Годы первой мировой войны Ванда прожила в деревне, куда приехала с бабушкой на лето.

Война вызвала большое оживление среди националистически настроенной польской интеллигенции. Буржуазные и мелкобуржуазные политики лелеяли надежду, что ослабление царской России и ряд дипломатических комбинаций между Германией и Австро-Венгрией (в помощь которой Пилсудский в то время формировал свои «легионы») приведут к созданию независимого государства на территории польских областей Российской империи. Родители Ванды вступили в один из «легионов» Пилсудского и на несколько лет покинули своих детей.

Маленькая Ванда с бабушкой остались в голодной деревне, подверженной всем военным бедствиям, и делили с крестьянами все невзгоды. Девочка быстро свыклась с деревенским бытом и работала в поле с крестьянскими детьми.

Здесь, в деревне, впервые возникла непосредственная близость Ванды к крестьянству. Многие из детских впечатлений запомнились навсегда и, когда Василевская стала писательницей, сообщили ее произведениям реалистическую подлинность.

Конечно, в то время лишь небольшая часть даже взрослых людей деревни умела делать из жизненного опыта правильные политические выводы. Еще меньше был на это способен десятилетний ребенок. Но уже тогда несомненно подготовлялась почва для того, чтобы Ванда Василевская сделала эти выводы в дальнейшем.

В те же годы — во время первой мировой войны — у Ванды Василевской было поколеблено внушенное ей с детства представление о русских, как о врагах польского народа. В уме девочки возникли первые, смутные еще, мысли о том, что трудящиеся всех наций одинаково заслуживают любви и сочувствия.

«Через некоторое время приехали пленные, — вспоминает Василевская, — одетые в серые шинели. Они говорили на чужом и все же таком похожем на польский языке. Их присылали на работу в оставшуюся без рабочих рук деревню.

Первая группа русских появилась неподалеку от нас. Мы, дети, тотчас же толпой понеслись туда. В сарае молотили рожь. Равномерно взлетали цепы, в воздухе стояла золотая пыль, и зерна летели брызгами, как мелкий острый дождь. Мы толпились в воротах, сначала испуганные и робкие. Они заговаривали с нами, улыбались. Потом, когда они отдыхали, оказалось, что русские охотно играют с детьми. Я вспоминаю их как сквозь туман: высокие, светловолосые, с добрыми широкими лицами. И это были те «москали», о которых мы читали в книгах, о которых вечно слышали, как о врагах! И вот оказалось, что русский — это не только царский чиновник, полицмейстер, начальник тюрьмы; кроме них, существует и крестьянин, похожий на тех крестьян, которых я знала.

С этих пор мы часто навещали пленных, работавших у соседей. Мы слушали, как они поют песни, и научились разговаривать с ними на каком-то ломаном языке, помогая себе жестами. И в деревне стало как-то грустно, когда молотьба окончилась» пленных угнали в другую деревню.

Я встретилась с ними еще раз зимой 1917 года. На кладбище хоронили какого-то австрийского военного, хоронили со всем» воинскими почестями, с залпом из винтовок, с венками и лентами. А по другую сторону кладбищенской аллеи закапывал» умерших пленных. В широкий и длинный ров, метров пятнадцать в длину, клали один на другой, один вплотную к другому гробы из белого некрашеного дерева.

Пронизывающая печаль охватила меня тогда на краю этой общей могильной ямы, в которую клали безвестных людей. Он» уходили в землю без имени, без опознавательного знака. Я подумала: каково должно быть оставшимся — их матерям, детям, женам, которые живут в далекой, далекой стране и никогда не узнают, где кончил жизнь и где лежит самый дорогой, самый близкий человек.