Читать онлайн «Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)»

Итак я начинаю вывешивать в ЖЖ новый вариант книги РУССКАЯ ПОЭЗИЯ ЗА 30 ЛЕТ (1956–1986). Впервые опубликованной 25 лет тому назад. Это короткие статьи о поэтах живших в указанный период.

Поскольку это не история литературы и не литературоведческое исследование, а живая летопись, книга, написанная поэтом и критиком, говорящим о своих современниках, большую часть которых автор знает или знал лично, то рано и невозможно расставлять поэтов по полочкам — значение того или иного имени выявляется позднее. Кроме того в столь кратких очерках автор ставил перед собой одну задачу; показать то главное " зачем. и для чего" тот или иной поэт возник. и обрисовать бегло его "портрет", его "лица необщее выражение".

Новое издание этой книги очень не похоже на первое. вышедшее в Йельском университете в 1987 г. Тогда часть тиража подпольно была переправлена в СССР, часть разошлась по университетам США и Европы, а часть попала в Россию уже после 1987 года.

1. Из книги вынуты статьи о 10 совершенно случайно и незаслуженно забытых поэтах (при издании впервые этой книги, их ещё помнили) и представлены как отдельная книжка "С неводом по берегу Леты"

2. Некоторые поэты переставшие писать после первой книги стихов, во второе издание этих очерков не включаются.

3. Многие статьи переделаны и дополнены.

Рассказывая о советском периоде русской поэзии, можно и должно говорить об индивидуальности каждого поэта, о том, что сквозь официальную маску соцреалиста, сквозь прокрустову нивелировку прорываются, хотя бы частично, истинные поэты. Но и это стало видно лишь после 1965 года, после так наз. оттепели. В период же с 1934 и по 1956 годы только самые крупные поэты, как А. Ахматова или Б. Пастернак продолжали проявляться как поэтические индивидуальности, но их в это время практически не издавали.

Никому неизвестно, скольких убил идеологический диктат. Скольких убила простая бюрократия. Но тем, у кого кроме таланта творческого есть то, что Марина Цветаева назвала "талант личности", удалось прорваться сквозь "гуманистический туман", сквозь уравнивание и замораживание.

Все это относится, конечно, к поэтам официально существовавшим: эмигрантские или самиздатские поэты от этих прелестей были избавлены, но и заплатили за это избавление немалую цену… Многих эта роль на сопротивление только закалила, многих научила эзопову языку, обогатив тем самым их образную систему. Но иные так и не сумели прорваться, как умерший в безвестности еще в до-самиздатские времена Роальд Мандельштам — первая ласточка нашего, "оттепельного" поколения.

Чтобы дать общую картину — поэтическую (и таково уж было время, что через нее неминуемо было показать и связанную с ней тогда политическую картину) — этого тридцатилетия, необходимо рассказать не только о поэтах "хороших и разных", но и о поэтах плохих и одинаковых, которые характеризуют эпоху самим фактом своего существования. Это — фигуры, оказавшие не поэтическое — скорее антипоэтическое влияние на литературный процесс, но без некоторых фигур он просто будет непонятен. Ибо тут уместно перефразировать поговорку 60-х годов и сказать, что «Страна должна знать своих палачей, хоть и «только» литературных) Разумеется, есть тысячи имен, вообще не представляющих интереса. Этот летейский мусор не стоит и общего списка, все, что о нем можно знать, содержится в адресном справочнике СП СССР. Книжное болото — не море — сочинений этих членов (СП имею я в виду) факт не литературный, а социологический, и относится не к литературе, а к советологии. Впрочем, порой и просто к криминалистике, как литературная биография некоего Сер¬гея Орлова).

Итак это вовсе — не курс истории литературы, но и не просто сборник статей о разных поэтах. Это — мозаика литературного процесса со всеми его приключениями и метаморфозами за тридцатилетие, которое событиями богаче порой, чем иной век.

Мозаика в этот период складывается из отдельных индивидуальностей\ а не из школ или групп, как это бывало в другие времена\ В реальной советской литературной жизни появление группы или школы было только уделом игравших в это подростков, да те могли за свои игры жестоко поплатиться. И всё же в самом конце пятидесятых годов начали появляться если не группы или школы всерьёз, то хоть манифесты их.

Как минимум существует три причины тому, чтобы не придавать значения этим заявлениям, и не принимать всерьез эфемириды:

Как правило, ни один крупный поэт в рамки школы или направления не укладывается по определению. Это справедливо и для тех времен, когда таковые школы реально играли сею роль. Но в любую эпоху типичным представителем того или иного направления бывает посредственность. Так о символизме полное представление дают Бальмонт и Брюсов, но засунуть в эти рамки Блока — немыслимо.

Самих школ и направлений в обычном понимании этого слова в России более полувека не существовало в результате "идеологической политики партии". Официально публикующаяся поэзия в иные периоды унифицировалась более жестко, в иные — менее, но за пределы канонов модернизированного классицизма (соцреализма) ее старались не выпускать. Когда же в девяностых годах появилась, казалось, желанная пестрота, то она на поверку оказалась кучкой манифестов, не подтверждённых самой литературной действительностью.

Возникновение групп и группок, попытки написания этих широковещательных манифестов, сочиняемых "для истории", скорее во все времена была детская игра, чем осознание смысла того или иного перекрестка на пути литературного процесса. "Школу определяют не современники, это происходит задним числом, оно и к лучшему" (В. Вейдле) Надежнее верить в тех, кто пишет стихи, а не манифесты…

Разделение по периодам или поколениям безусловно точнее, чем по иным критериям, хотя и тут границы размыты. Поэтому я предлагаю свою периодизацию внутри рассматриваемого тридцатилетия, хотя сознаю, что и она приблизительна. Но каждое из поколений всё же отражает свой отрывок истории. Хочет оно того, или нет, но между поэтами-ровесниками всегда есть сколько-то общего.

Итак я разделил книгу на четыре части

Первая её часть — "Последние из могикан" — о поэтах, сформировавшихся в конце "Серебряного века", но продолжавших еще писать после 1956 года. Это поэтическое поколение почти не дожило до "оттепели". Но лучшие, кто дожил (не Городецкий, к примеру, а А.Ахматова. Б.Пастернак, или П. Антокольский) передали эстафету русской поэтической культуры не следующим за ним стихотворцам, а точно через поколение. И вот почему:

Следующее за остатками «серебряного века» поколение — это были те, кто начал публиковаться в тридцатые годы, а то и в дни войны, те, кто не имел никаких традиций, ибо у большинства из них были промыты мозги всею мощью советского идеологического аппарата. Одни из поэтов этого поколения (так наз. «ровесников октября» и немного более младших,) и не могли иметь традиций по причине вопиющей безграмотности, беспрецедентной в истории мировых литератур, и косвенно поощрявшейся властями, а те, кто всё же имел какое-то подобие общей культуры, старались как можно крепче забыть, то что им досталось от отцов, по причине верноподданности, обусловленной или романтической верой или просто страхом. Безграмотность этих «сталинских соколов» от литературы была весьма воинственна, агрессивна и возводилась официально в достоинство вплоть до анекдотических форм:(«Вон, Петя, видите — ничему никогда не учился, а потому как самобытен!» и. т. п. Это поколение, в котором процент широко печатавшихся непоэтов (ходивших по редакциям, размахивая вырезками из дивизионных газеток) был просто чудовищен, оно и заняло в литературе место тех, кого зачастую руками этих "надёжных" людей и уничтожали.

Оговорюсь, что среди уничтоженных физически или духовно тоже далеко не все были гении. Нередко в лагеря или под расстрел попадали и полные бездарности. Но в шестидесятых годах в обществе проявилась, в порядке кидания в противоположную крайность тенденция всех погибших или отсидевших производить чуть ли не в великие. Не надо, как писал позднее И. Бродский, терновый венок автоматически превращать в лавровый. Ну к примеру, в шестидесятых раздували очень искренне и старательно Бориса Корнилова — весьма посредственного стихотворца. Он был весьма типичен для этого поколения, оглохшего от «маршей энтузиастов» или «песни о встречном» (автор её тот же Корнилов)

Так или иначе, наиболее беспринципные и бездарные люди из этого поколения и поныне претендуют на то, что выросли они на пустом месте, а не на руинах разрушенной ими "буржуазно-помещичьей куль¬туры" (читай — русской культуры). Начатая еще пролеткультами (вспомним булгаковского Берлиоза) попытка "свой, новый мир построить" притащила бесчисленное количество имен стихотворцев и постарше, и этого поколение, именующего себя " фронтовым" (они же "ровесники октября"). Поэзия ушла из их "нового мира" как песок сквозь пальцы, и батальоны советских критиков срочно начали искать для них корни (после войны быть «без корней» уже стало несолидным). Именем В.Маяковского, а затем А.Пушкина и Н.Некрасова прикрыть позор этой массовой стандартизации слова не удалось. Но это поколение, за исключением буквально единиц, бывших действительно поэтами — оказалось единственным идеологически надежным. (точнее не поколение, а те, кто выжил из него, поскольку по законам советского «социализма» возможности выжить и сделать карьеру тем больше, чем виднее бездарность)