Читать онлайн «Неосталинизм и «красный» патриотизм. Новая «концепция» истории и нравственный кризис»

Все-таки дискуссия, спровоцированная авторами «Концепции курса истории России 1900–1945 годов», которую предполагается положить в основу нового учебника, во всех смыслах плодотворна. Сам факт появления концепции «рационального» подхода к «Большому террору» конца 30-х свидетельствует об определенных сдвигах в нашем общественном сознании. Согласитесь, что 30–40 лет назад, в эпоху развитого социализма, даже самый заядлый сталинист не рискнул бы вслух сказать, что «террор был поставлен на службу задачам индустриального развития», или же что «репрессии выполняли и функцию устрашения тех, кто нерадиво работал». В советское время на подобные признания вряд ли бы решился представитель официальной истории КПСС хотя бы потому, что в нем, в этом признании, сквозит неверие в мобилизующую роль идеалов социализма. Раньше все-таки советская интеллигенция в основном верила, что не будь «сталинских извращений», социализм мог бы быть более щадящим, человечным.

У авторов «концепции», наших современников, уже нет никаких «шестидесятнических» иллюзий по поводу мобилизационных ресурсов идеи социализма. Но они при всем при этом полагают, что социализм для нас был императивом истории, а потому его надо было строить на том, на чем можно было строить, то есть прибегая к механизмам страха, принуждая к труду и дисциплине репрессиями. Интересно, что чем жестче авторы «концепции» выпячивают свой патриотизм, тем они снисходительнее относятся к преступлениям Сталина. Правда, у них патриотизм проявляется как антизападничество, в духе позднего славянофильства Константина Леонтьева. Авторы исходят из несовместимости российских общественных отношений с европейским укладом. Но также из традиционной советской оценки и Ленина и Октября как единственно возможного средства преодоления российской отсталости и индустриализации страны.

Философию авторов «концепции» можно было бы назвать и брутальным коммунизмом, и брутальным патриотизмом. Жизнь человеческая, более того, жизнь миллионов для них, авторов, — это ничто по сравнению с самим процессом «штурмового продвижения к экономическим и социальным вершинам». За «концепцией» стоит какой-то странный патриотизм, какая-то странная любовь к своей Отчизне, когда одновременно самих соотечественников тебе совсем не жалко, когда тебя абсолютно не интересует человеческая, национальная цена побед того же Сталина.

Обратите внимание — сталинисты никогда не проявляют интереса к реальным экономическим, социальным результатам всех этих сталинских побед. В рамках этого мировоззрения причудливым образом соединяется и функциональная трактовка террора как средства строительства новой жизни, и идея особой русской, противоположной Западу цивилизации, и, наконец, все это скрепляется марксистской трактовкой истории как необратимого движения к коммунизму. Мы имеем здесь дело со смесью взаимоисключающих идей. Речь идет об изначальной несовместимости марксистского интернационализма с верой в особую, российскую цивилизацию. В рамках такого мировоззрения возникает уйма кричащих противоречий. Но сторонники брутального патриотизма их не видят. Как совместить радость по поводу побед «штурмового движения к высотам социализма» с верой в самоценность особых российских общественных отношений? Ведь сама идея строительства социализма предполагает разрушение всех прошлых, и прежде всего патриархальных укладов, в том числе и российского.

У авторов «концепции» нет понимания того, что идея уникальности российского уклада жизни, идея особой русской цивилизации несовместима с марксизмом как с наукой об универсальных закономерностях истории. Хорошо, вы скажете, как делает сейчас Зюганов, что наша особенность как раз и состояла в том, что мы больше, чем другие европейские народы, были духовно предуготовлены к «коллективистскому способу производства». Но если это так, то тогда весь марксизм с его учением о столбовой дороге человеческой цивилизации, о неизбежности перехода от феодализма к капитализму и соответственно от капитализма к социализму рушится.

К сожалению, до сих пор никто не обратил внимание, что на самом деле философия «концепции» — это откровенный плагиат, пересказ основных постулатов идеологии КПРФ. Все та же смесь позднего славянофильства, учения об особой русской православной цивилизации с поклонением и Ленину, и Сталину, которые уничтожили эту якобы так любимую Геннадием Андреевичем российскую цивилизацию. Справедливости ради надо сказать, что у самих вождей большевизма как настоящих марксистов, в отличие от авторов концепции, никаких царистских иллюзий не было. Все-таки марксизм, как материализм и атеизм, не склонен к обожествлению исторических деятелей, хотя признает роль их поступков и решений в человеческой истории. И, кстати, когда Сталин говорил, что для «меня незаменимых людей нет», то он мыслил в данном случае вполне по-марксистски.

Можно сказать, что религиозное возрождение в современной России проявляется и в причудливой форме поклонения Сталину как спасителю СССР и идеалов социализма. При том, что на поверку, как недавно говорил Владимир Путин, эти идеалы оказались не только пустыми, но и кровожадными, во имя этих идеалов убивали самых талантливых, самых самостоятельно мыслящих и достойных россиян. Подобное поклонение Сталину я потому и называю брутальным патриотизмом, ибо за ним стоит спокойствие палача, расстрельщика, взирающего, как в конвульсиях умирают его жертвы.

Возьму на себя смелость сказать, что вообще нынешнее поклонение Сталину как государственному деятелю идет у многих наших современников не столько от проснувшегося патриотизма, сколько от непреодоленного рабства, дефицита чувства личности, собственного достоинства, от дефицита способности к самостоятельному мышлению. Все-таки советская традиция обожествлять вождей большевизма идет от старых, царистских настроений. Правда, сейчас холопство, преклонение перед именем Сталина происходит не от рабского, крепостного состояния, не от невежества, не от сирой жизни, в которой нет просвета, а просто от духовной лени, сытости. При всей образованности современного россиянина он, как мне кажется, душой меньше погружен в российскую историю, чем его пращур, крепостной крестьянин, обожествлявший царя-батюшку. В этом желании оправдать, объективизировать Сталина есть какое-то идущее из глубин сознания восхищение его способностью полностью подавить в себе совесть, стыд, чувство греха. Это тот случай, когда характерное для русских апокалипсическое восприятие истории как серии неизбежных катастроф дополняется восприятием запредельного зла, немыслимых преступлений как откровения божьего.

Этот брутальный или «красный» патриотизм, который лег в основу «концепции», на самом деле никакой не патриотизм. Подлинный, классический, европейский патриотизм предполагает не только отечестволюбие, «любовь к родным пенатам», не только восхищение и гордость за свершения своих предков, но и чувство национального единства, личной ответственности за жизнь и благосостояние своих соотечественников. Но брутальному патриоту-сталинисту абсолютно безразличны судьбы миллионов его сограждан, а, может быть, и судьба его собственных предков, сгинувших под катком «штурмового продвижения» к социализму. Российский дореволюционный патриотизм в лице Николая Бердяева, Петра Струве, Семена Франка был скреплен и религиозным чувством. А здесь ничего — ни религиозного, ни морального, ни национального чувства, ни работы ума, а только тупое упоение гением репрессий.

Я отнюдь не сторонник противопоставления сталинизма русскому марксизму. Красный патриотизм потому и красный, что он вырос из марксизма, из марксистского отрицания и религиозных чувств, и, как говорил Маркс, отрицания буржуазной морали и буржуазного права. Любой гуманитарий, прошедший школу «Вех» и изучавший марксизм, знает, что в так называемом «научном социализме», в учении Маркса о диктатуре пролетариата тоже было много брутального. Характерное для Маркса оправдание «революционного терроризма» само по себе тоже несет в себе много брутального. Брутальность этой теории состояла и в убеждении, что «насилие является повивальной бабкой истории», и в убеждении, что есть классы, которым уготовано счастливое будущее, и есть «реакционные классы», к примеру, крестьянин-частник, которые уже «отжили свое». Когда виднейший теоретик марксизма, соратник Ленина Григорий Зиновьев заявил в 1918 году, что те «десять миллионов», которым большевики не могут «ничего сказать, должны быть ликвидированы», то он, конечно, руководствовался учением Маркса о «реакционных классах».