Читать онлайн «Русский неореализм. Идеология, поэтика, творческая эволюция»

Вопрос об эстетической природе, философском контексте и достаточно проницаемых границах русского неореализма решается не однозначно. Точкой опоры в теоретических построениях, историко-литературных умозаключениях стала работа В.А. Келдыша «Реализм и неореализм», опубликованная в двухтомном издании ИМАИ РАН «Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов)» (2000). В.А. Келдыш рассматривает неореализм как явление реализма. И в начале века, и сегодня обращали внимание на ряд характеризующих его свойств. Например, на противопозитивистскую направленность, на связь мировоззренческих пристрастий неореалистов с образом мыслей, нравственными, этическими ценностями классиков реализма, в частности с философией жизнеутверждения и «живой жизни»; на роль символизма в художественном поиске неореалистов, на приоритет бытийного относительно идеологического в восприятии мира. Ключевой особенностью нового реализма В.А. Келдыш полагает художественно воплощенный принцип «бытие через быт». Однако он достаточно универсален. Бытие изображено через быт и в произведениях Л.Н. Толстого. При рассмотрении специфики неореалистического метода определяющим является, скорее, тип восприятия бытия и быта. В.А. Келдыш говорит о «созерцательности как проявлении внутренней активности, внутреннего противодействия среде»[1].

Принимая концепцию В.А. Келдыша, заметим, что, пока в науке выводы о русском неореализме не устоялись, суждения о нем в ряде работ дискуссионны и даже антитетичны. Потому каждое новое исследование вызывает особый интерес. В 2005 г. в Москве («Флинта» – «Наука») вышла в свет книга Т.Т. Давыдовой «Русский неореализм: Идеология, поэтика, творческая эволюция». Жанр этого издания – учебное пособие, которое предназначено для студентов, аспирантов, преподавателей гуманитарных факультетов вузов, учителей, для специалистов-филологов. К проблеме неореализма автор обращается не впервые, до этого издания были конспект лекций «Русская неореалистическая проза (1900—1920-е годы)» (1996) и монография «Творческая эволюция Евгения Замятина в контексте русской литературы первой трети XX века» (2000). Представляемая нами книга – первая, в которой неореализм рассмотрен как метод и как литературное течение 1900—1930-х гг.

Предложенная Т.Т. Давыдовой версия неореализма полемична, на что исследовательница сама же обращает наше внимание: «Неореализм вызывал с момента его появления в русской литературе в 1900-е гг. и продолжает вызывать по сей день споры: В.А. Келдыш, Л.В. Полякова и другие литературоведы считают его новым этапом в русском реализме, а A. Шейн, Е.Б. Скороспелова, М.М. Голубков, Л. Геллер и многие другие полагают, что это – одно из модернистских течений. Последнюю точку зрения отстаивает и автор данного учебного пособия» (с. 8). Итак, неореализм рассматривается как постсимволистское модернистское течение, основанное на методе, синтезирующем «черты реализма и символизма при преобладании последних» (с. 28). Автор книги опирается на положения статьи B.М. Жирмунского «Преодолевшие символизм» (1916), в которой неореализмом назван творческий метод акмеистов. Еще один источник версии Т.Т. Давыдовой – концепция неореализма, высказанная в ряде статей Е. Замятиным. При этом Замятин, как полагает Т.Т. Давыдова, мог опираться на тезу Вяч. Иванова о реалистическом символизме. В то же время, приводя некоторые коррективы к концепции Замятина, исследовательница пишет: «В неореалистических произведениях, наряду с символистскими, существенны и импрессионистические, примитивистские, экспрессионистические способы типизации и изобразительно-выразительные средства и приемы» (с. 27).

Внутри неореализма выделены два подтечения: религиозное и атеистическое. К первому Т.Т. Давыдова относит творчество А. Ремизова, М. Пришвина, С. Сергеева-Ценского, И. Шмелева, А. Чапыгина, В. Шишкова, К. Тренева, М. Булгакова, ко второму – И. Эренбурга, В. Каверина, В. Катаева, Л. Лунца, А. Платонова, А. Толстого, А. Беляева. Периодом максимальной творческой активности неореалистов предлагается считать 1917—1920-е гг., когда происходит усложнение картины мира в философской проблематике произведений Замятина, Пришвина, Шмелева, А. Толстого и др. Если исходить из авторского определения неореализма, то можно понять, почему из ряда неореалистов «выпадают» И. Бунин и А. Куприн, в творчестве которых, на наш взгляд, неореализм проявился чрезвычайно ярко. В то же время к творчеству эстетически им близкого Б. Зайцева, поначалу не названного среди неореалистов, автор книги все-таки обращается. Неореалистическими оказываются достаточно разнородные тексты, например «Мастер и Маргарита» (1928–1940) и исторические романы А. Чапыгина и В. Шишкова, «Человек из ресторана» (1911) Шмелева и «Мы» (1921) Замятина. На наш взгляд, повесть Шмелева написана в традициях классического реализма и принципиально отличается от его же неореалистических «Росстаней» (1913), или «Пугливой тишины» (1912), или «Волчьего переката» (1913). «Разин Степан (1925–1926) и «Угрюм-река» (1928–1932) также написаны в традициях реализма, хотя в языке романа Чапыгина и проявились модернистские черты, а «Мы» и «Мастер и Маргарита» – модернистская проза.

Первичным признаком неореализма исследовательница полагает синтез реалистической и модернистской эстетики, что отмечалось в статьях и других авторов. По сути, синонимом неореализма, как это следует из размышлений Т.Т. Давыдовой, является синтетизм. Автор книги обращается как к философскому контексту произведений, так и к их философскому содержанию, однако сам тип мирочувствования писателя не является определяющим. Но отметим, что, согласно концепции автора, чрезвычайно важен принцип мифологизации действительности, скорее, на наш взгляд, характеризующий свойства модернистской поэтики текста, чем интуитивистское, либо феноменологическое, либо созерцательное ощущение быта.

Впрочем, мы не ставим перед собой задачи оспорить концепцию Т.Т. Давыдовой. Напротив, мы относимся к высказанным в книге положениям и выводам со вниманием и уважением. Она читается с большим интересом, в ней есть интрига, в ней ощутима твердая вера автора в свою идею, она оригинально построена, наконец, приведенные позиции и аргументы убедительны, если принять точку зрения исследовательницы.

Как полагает автор книги, большую роль в неореалистических произведениях играет миф, например в романах «Мы» Замятина, «Чевенгур» (1929) Платонова, «Мастер и Маргарита» Булгакова, а также в «Кащеевой цепи» (1927, 1954) Пришвина, создавшего миф о единстве человека и обожествленной природы. При анализе особенностей поэтики неомифологического текста автор среди прочих свойств называет следующее: с одной стороны, тяготение сложных образов к амбивалентности и синтезированию противоположностей в персонаже, лирическом либо объективированном, с другой – к расчленению образа на множество двойников, масок. Эту черту Т.Т. Давыдова характеризует как специфическую для неореалистической прозы. Далее отмечается метонимический символ, мифологема как знак сюжета. Например, «мифологемы грехопадения первых людей и их изгнания из рая, скитаний блудного сына, предательства Иуды, суда над Иисусом Христом, его бичевания и крестных мук, преображения и второго пришествия становятся важными эпизодами в «Мы», «Собачьем сердце», «Мастере и Маргарите», «Чевенгуре», «Кащеевой цепи»» (с. 143). Далее: ограничение некоторых текстов-мифов символами-намеками на миф. Далее: в роли кодов, шифров, поясняющих скрытый смысл текста, выступает одновременно несколько мифов. Далее: лейтмотивность, в целом орнаментальность как прием построения романа-мифа. При определении названной специфики Т.Т. Давыдова опиралась на ряд работ, в том числе З.Г. Минц и Д.Е. Максимова.

В мифотворчестве неореалистов выделено два типа: собственно литературное мифологизаторство и сциентистское мифотворчество. При этом делается существенная оговорка: мировоззрение в последнем случае не является позитивистским, что служит для исследовательницы еще одним аргументом в пользу неореалистичности таких текстов, как «Рассказ о самом главном» (1924) Замятина, «Мирская чаша» (1922) Пришвина, «Роковые яйца» (1925) Булгакова, «Потомки солнца» (1922) и «Лунная бомба» (1926) Платонова, «Аэлита»

(1923) и «Гиперболоид инженера Гарина» (1925–1926) Толстою. Отметим также вывод о синтезе сциентистского мифотворчества со сказочной фантастикой и национальным мифом. Нельзя обойти молчанием и мысль о том, что в картине мира Е. Замятина, А. Платонова, А. Толстого, А. Беляева наделенный творческим потенциалом человек заменил Бога. Еще один вариант – отчасти выполняющий миссию Бога дьявол. В книге рассмотрено художественное преломление в прозе Замятина, Платонова, Пришвина учения об энтропии. Причем замятинское и пришвинское понимание революции с позиций энтропии подано в контексте отношений писателей со «Скифами». Этические проблемы произведений – еще один аспект книги, и в связи с этим отметим трактовку таких текстов, как «Дракон» (1918), «Мамай» (1920), «Пещера» (1920) Замятина, «Мирская чаша» Пришвина, «Собачье сердце» (1925) Булгакова.