Читать онлайн «Ницше как предшественник фашистской эстетики»

Нет ни одного мотива в фашистской эстетике, который не восходил бы прямо или косвенно к Ницше. Перечислять эти мотивы, начиная с теории мифа и антиреализма, мы здесь не станем: при разборе эстетики Ницше читатель сам почувствует ее родственность с фашизмом настолько ярко, что нам придётся скорее подчеркивать черты различия между ними. А эти черты при всей родственности обеих идеологий в целом встречаются почти на каждом шагу. И происходит это не только оттого, что Ницше все-таки крупный и интересный мыслитель, а его фашистские поклонники и последователи — эклектические апологеты и пошлые болтуны, гораздо важнее то, что Ницше и фашисты принадлежат к двум различным периодам в развитии буржуазной идеологии.

Фашизм стремится вытравить из буржуазного наследия все прогрессивные моменты; когда речь идет о Ницше, это означает, что фашисты должны удалять из него все то, в чем проявляется его субъективно честная романтическая полемика против капитализма. Правда, глубоко пессимистический взгляд Ницше на упадочную буржуазную культуру никак не вычеркнешь из его произведений, как не уничтожишь и того факта, что ницшевская критика буржуазной культуры явилась основой для либерально-реформаторских тенденций империалистического периода, так яростно преследуемых фашизмом. Поэтому официальный теоретик фашизма Розенберг относится к Ницше, при всем преклонении перед ним, «критически». Он видит в нем жертву его дурного, либерального, материалистического времени. «В том, что Ницше сошел с ума, есть нечто символическое. Огромная воля к созиданию прорвалась наконец как бурный поток, но эта же воля, внутренно давно уже сломленная, не могла более добиться творческих результатов. И Розенберг видит знамение этого «безумного времени» в характере того влияния, какое Ницше оказывал в свое время: «Под его эгидой происходило отравление расы всеми сирийцами и негритосами, хотя сам-то он стремился к созданию чистой расы. Ницше был использован исступленными политическими мечтателями, что было хуже, чем попасть в руки разбойничьей банды. Немецкому народу стали говорить только о разрушении всех связей, о субъективизме, о «личности» — и ни слова о дисциплине и высоком внутреннем строе». Словом, Розенберг понимает, что Ницше был в дофашистский период философом ненавистного либерализма.

Ликвидировать это либеральное наследство Ницше Розенберг пытается грубой руготней. Более тонко борется за то же дело фашистский коллега Розенберга, берлинский профессор Альфред Беймлер. Он резко выступает против того образа Ницше, который рисует его другой фашистский коллега, Эрнст Бертрам (ученик Георга). Для Бертрама, который продолжает в данном случае ницшевские традиции довоенного времени, Ницше — «трагический революционер». «Никогда, — говорит Бертрам, — разлагающая мистерии тенденция индивидуума и вся его интеллектуальная беспощадность ко всякому священному сумраку не боролась с такой роковой знаменательностью против благоговейного трепета участника мистерии внутренне все еще религиозно связанного, как в этом вольтерьянце, который возвышается до Заратустры». Эта характеристика Ницше, представляющая собой фашизированное развитие и усиление зиммелевского образа Ницше, отвергается Беймлером самим решительным образом. Беймлер критикует, правда, и «позитивистические» тенденции Ницше и выдвигает против его теорий мифа «более глубокие» и «более подлиннее» теории Герреса, Бахофена и т. д., но для него Ницше не трагическая фигура, а наоборот — тот мыслитель, с которого начинается совсем новый период в развитии человечества. Ницше ведет, по Беймлеру, борьбу на два фронта: против просвещения и против романтики, являясь теоретическим предшественником двойной борьбы фашистов против марксизма и реакции. (Предварительной ступенью к такому взгляду на Ницше служит попытка Меллера ван ден Брука истолковать консерватизм, как противоположность либерализма и реакции одновременно).

Жизненная трагедия Ницше заключается, по Беймлеру, в том, что во второй германской империи, в империи Бисмарка, не было предпосылок для понимания его философия, так что вся его борьба за торжество своих принципов была с самого начала обречена на неуспех. И на этом потерпела крушение и сама бисмарковская империя. «Национал-либерализм, идеологически обоснованный Гегелем, был последней формой того синтеза просвещения и романтики, в разрушении которого заключалось призвание Ницше». И чего не видел Бисмарк, то открылось пророческому взору Ницше:

«История империи стала историей духовного поражения Бисмарка… Торгашеский буржуа подчинил себе государственного деятеля, либерализм и романтика попеременно направляли политику, — но больше всего он думал о том, как бы получше торговать… В грохоте мировой войны рухнуло это пышное романтически-либеральное здание и тотчас же два великие антагониста прошлого возникли перед нами». Эта антагонистичность Бисмарка и Ницше составляет, согласно фашистской философии истории, глубочайшую причину гибели второй империи, и лишь в третьей империи становится возможным примирение этих двух мифических героев. Фашистский писатель Франц Шаувеккер говорит, имея в виду нынешнюю Германию: «Невозможная, недопускавшаяся встреча Бисмарка и Ницше станет свершившимся фактом, о который разобьется любой натиск враждебных сил». Это фашистский миф о синтезе «немецкой души и немецкого могущества».

В этом мифе верно только то, что Ницше, пережив в юности кратковременное увлечение созданием германской империи, был потом всю жизнь отъявленным врагом Бисмарка и его режима. Он говорит о Бисмарке: «Этот человек ценит и понимает философию столько же, сколько какой-нибудь мужик или студент-корпорант». А об его империи он говорит, что «она при всех обстоятельствах была бы царством глубочайшей посредственности и китайщины».

Он презирает политический путь Бисмарка, потому что усматривает в нем компромисс между правительством и народом. Бисмарка и его режим он критикует по той же линии, по которой ведет борьбу с Шопенгауэром и Рихардом Вагнером (перед вторыми он вначале так восторженно преклонялся). Во всех троих Ницше борется с тем, что он называет декадентством. В одном афоризме своей «Утренней зари» он сопоставляет эти три фигуры — наиболее читаемого немецкого философа Шопенгауэра, наиболее популярного немецкого композитора Вагнера и наиболее видного немецкого политика Бисмарка. Известно, и в дальнейшем нам не раз придется подчеркивать, что полемика против художественных принципов Рихарда Вагнера составляет ядро эстетики Ницше, его борьбы против декадентства за здоровое искусство, так как полемика с Шопенгауэром и Вагнером показывает таким образом совершенно точно, что Ницше рассматривает Бисмарка, как представителя декадентства в области государственной жизни и политики.

В чем политическая сущность этого декадентства, Ницше высказывает с беззастенчивой ясностью: «Современная демократия есть историческая форма упадка государства». Эту мысль Ницше развивает в разных местах своих сочинений и на всевозможные лады. Приведу характерную цитату из его позднего периода: «Покоримся фактам: победил народ — или «рабы», или «чернь», или «стадо»… «С «господами» покончено… Эту победу можно считать заодно и отравлением крови (она перемешала расы)… освобождение человеческого рода (от «господ») идет быстрым шагом; все явно приобретает еврейский, или христианский, или простонародный характер (дело ведь не в слове)».

Ницше рассматривает здесь — как до него Бруно Бауэр — победу современной демократии, как победу еврейско-христианского принципа над аристократическим Римом. Ренессанс был контрударом. Но реформация снова привела к победе еврейско-христианского принципа. Окончательное торжество доставила ему французская революция: «Последнее политическое благородство, еще сохранявшееся в Европе, благородство XVII–XVIII века во Франции, пало жертвой злобных народных инстинктов». Победа этой вульгарной демократии приводит «к отмене понятия государства, к уничтожению противоположности «частного и публичного». Частные общества шаг за шагом вбирают в себя государственные дела… Разнуздание частного лица (я не решаюсь сказать: индивидуума) есть последствие демократического понятия государства… Теперь ясно и без комментариев, как должен был относиться Ницше к Бисмарку, только что заключившему компромисс с «чернью».

Мы не считаем нужным вскрывать и без того очевидные противоречия этого исторического мифа Ницше. Но мы должны были вкратце коснуться этих его взглядов, чтобы открыть себе доступ к правильному пониманию его эстетических воззрений, ибо борьба Ницше против декадентства в современном ему искусстве концентрируется в атаке против демократически вульгарных тенденций в этом искусстве, особенно в искусстве Рихарда Вагнера. Основной признак этого вульгарного декадентства Ницше усматривает в преобладающей роли актерского элемента.