Читать онлайн «Три тысячи лет среди микробов»

Твен Марк

Три тысячи лет среди микробов

Жизнеописание микроба с примечаниями,

сделанными той же рукой семь тысяч лет спустя

Перевод с микробского Марка Твена

1905 г.

Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман

{1} - Так обозначены ссылки на примечания.

Имя американского писателя-сатирика Марка Твена широко известно в нашей стране. Его книги "Письма с Земли" и "Дневник Адама", разоблачающие религиозное ханжество и лицемерие, выходили в Политиздате. В данный сборник вошли социально-философские произведения Твена, не издававшиеся ранее на русском языке полностью: повести "№ 44, Таинственный незнакомец", "Школьная горка", "Три тысячи лет среди микробов" и некоторые рассказы. Они несут сатирический заряд большой силы.

Рассчитан на широкий круг читателей.

Предисловие

Произведение, предлагаемое вниманию читателя, - труд исторический, тем не менее я вполне полагаюсь на его достоверность. Каждая его страница убедительное доказательство того, что автор добросовестно излагает голые факты, не приукрашивая их вымыслом. Такая манера изложения, возможно, утомляет читателя, но зато дает пищу уму, я испытываю удовлетворение при мысли, что просвещенная публика, давно пресыщенная фантазиями на исторические темы, не подкрепленными ни единым фактом, будет, наконец, вознаграждена. Из тысяч утверждений автора всего лишь два представляются спорными, и эти противоречивые утверждения (если их считать таковыми) вполне простительны, ибо обращает на себя внимание то, что автор сделал их с горечью и впоследствии раскаивался в своих словах. Если б не эти два недочета, весьма несущественные, разумеется, мне не пришлось бы просить читателя о снисхождении.

Переводчик

Я сохранил в переводе не только суть произведения, но и стиль автора. Сначала я исправлял и то, и другое, но потом отказался от этой затеи. Создавалось впечатление, будто я обрядил портового грузчика в смокинг и заставил его прочесть лекцию в колледже. Щегольской наряд сковывал его, безупречно правильный, изысканный английский язык в устах простолюдина звучал натянуто и неестественно, пожалуй - неприятно, холодно и безжизненно, я бы даже сказал - отдавал мертвечиной. И тогда я решил оставить автора в привычной для него одежде - рубашке и комбинезоне, - пусть лучше, по своему обыкновению, путается в словах. Пишет он неряшливо и многословно, все время отклоняясь от темы, с самодовольством, какого я доселе не встречал, а его неграмотность может вызвать разрыв сердца. Ничего не поделаешь, принимайте его таким, какой он есть.

Переводчик

Титульный лист рукописи - неправильный.

В этом никто не виноват - несчастный случай.

I

Маг допустил ошибку в эксперименте - в те далекие времена было невозможно достать настоящие чистые реактивы - и в результате превратил меня не в птицу, как собирался, а в микроб холеры{1}.

Примечание

(семь тысяч лет спустя)

Я пробыл микробом три тысячи лет (микроболет), когда приступил к этой повести. Сначала я намеревался для экономии времени и сил зафиксировать ее на механическом мыслефоне, но потом раздумал: а вдруг захочется коснуться чего-то личного? Впрочем, хочешь не хочешь, это придется сделать, так не все ли равно - обнародовать свою тайну в печати, и дело с концом, или доверить ее машине, которая раскроет ее любому негодяю, стоит ему повернуть ручку, негодяю любой национальности, говорящему на любом языке? И я решил: напишу книгу на родном языке. Не так уж много суфласков{2} сможет ее прочесть, если она попадет им в руки; к тому же я начинаю забывать родной английский язык, и работа над книгой, несомненно, поможет мне освежить его в памяти. Б.б.Б.

II

Сначала я был недоволен своей судьбой, но это быстро прошло. Я заинтересовался тем, что меня окружало, мне захотелось поскорее все познать и освоиться в новой обстановке. По неведомым причинам я был прекрасно подготовлен к новому существованию - я сразу же прижился в новой среде, во мне заговорили инстинкты холерного микроба - его восприятие жизни, взгляды, идеалы, стремления, тщеславие, привязанности. Я так ревностно и страстно исповедовал идеи микробохолеризма, что превзошел в этом самих микробов холеры; уподобился нашим американским девушкам: не успеют выйти замуж за аристократа, как за неделю утрачивают демократизм, а за вторую - и американский акцент; я обожал весь микромир бацилл, бактерий, микробов, я отдал им весь жар своей души, - какой они могли вынести, разумеется; мой патриотизм был горячей их патриотизма, агрессивнее, бескомпромисснее, короче говоря, я стал всем микробам микроб. Отсюда ясно, что я судил о микробах с их собственной точки зрения. В то же время я мог судить о них с человеческой точки зрения, и это обстоятельство вызывало ко мне особый интерес. И еще: я сохранил представление о человеческом исчислении времени, о человеческом периоде жизни и, вместе с тем, хорошо чувствовал микробское время, представлял себе их период жизни. В человеческом исчислении десять минут означало десять минут, а в микробском - год. В человеческом исчислении час означал час, а в микробском - шесть лет. В человеческом исчислении день означал день, в микробском - сто сорок четыре года. В человеческом исчислении неделя была неделей, в микробском - тысяча восемь лет. В человеческом исчислении год был год, в микробском - пятьдесят две тысячи четыреста шестнадцать лет. Пользуясь летосчислением микробов, я мог увидеть в колыбели нежное юное существо и проследить его судьбу до самой старости секунду за секундой, минуту за минутой, час за часом; крошка расцветает, превращаясь в прелестную девушку, сочетается узами брака с боготворимым ею юношей; достойная мать семейства, она взирает с любовью на миллионы своих малышей, воспитывает в них честь и благородство, оплакивает миллионы деток, умерших в раннем возрасте, ликует на миллионах веселых свадеб своих более удачливых детей; вот и приближающаяся старость дает о себе знать дряхлостью и морщинами, и наконец ее, освобожденную от печали и бремени жизни, опускают на вечный покой в могилу, я благословляю ее и провожаю слезами прощания все это за сто пятьдесят лет по микробскому времени и за двадцать четыре часа по человеческому.

Незадачливый маг ввел меня в кровь старой развалины - опустившегося плешивого бродяги. Зовут его Блитцовский{3}, если он не врет; его выслали в Америку на пароходе из Австро-Венгрии; Австро-Венгрия устала от него. Летом он бродяжничает и спит в поле, а зимой побирается в городах и ночует в тюрьме, если спать в канаве слишком холодно; он был трезв всего лишь раз в жизни, но не помнит, когда это случилось, он никогда не бреется, не моется, не расчесывает свалявшиеся патлы, торчащие вокруг плеши; Блитцовский невероятный оборванец и грязнуля, он злобен и жесток, мстителен и вероломен, он родился вором и умрет вором, он - богохульник, каких свет не видывал; его тело - сточная труба, помойка, свалка гниющих костей; в нем кишмя кишат паразиты-микробы, созданные на радость человеку. Блитцовский - их мир, их земной шар, владыка их вселенной, ее сокровище, ее диво, ее шедевр. Они гордятся своей планетой, как земляне - своей. Когда во мне говорит дух холерного микроба, я тоже горжусь им, восторженно славлю его, готов отдать за него жизнь, но стоит человеческой природе взять верх, как я зажимаю нос. Я не могу уважительно относиться к этому кладбищу старого мяса.

Прошло уже около трех недель с тех пор, как я стал микробом. По микробскому времени - около трех тысяч лет. О, какие это были века! Века радости, успеха, нищеты, надежд, отчаяния; сколько торжества, горя и страданий я испытал за тягуче-медленное течение столетий! Миллиарды моих любимых и верных друзей покидали эту юдоль печали, чтоб не вернуться никогда. Какие мрачные и какие лучезарные дни я пережил!

III

Я стал микробом с головы до пят и сразу почувствовал себя как дома. И не удивительно - не так уж велика разница между человеком и микробом. В мире микробов, как и в человеческом, существует великое множество разных наций и языков. Микробы полагают, что человек, в котором они обитают, - единственный разумный мир. Для них это огромный и удивительный мир, они гордятся им, будто сами его создали. Очень жаль, что одинокий старый бродяга никогда не узнает об этом: ведь похвала для него - большая редкость.

IV

Наш мир (Блитцовский), огромный, величественный, вызывает у нас, микроскопических существ, благоговейный трепет, как Земля у человека. В нашем бродяге есть горы, океаны, озера величиной с море, много рек (вены и артерии), шириной в добрых пятнадцать миль, а что касается длины этих рек, то она непостижима - Миссисипи и Амазонка по сравнению с ними - ручейки на Род-Айленд. Малым же рекам несть числа, и количество грузов, подлежащих обложению налогами, - заразы, которую они переносят, ни одной американской таможне и не снилось.