Читать онлайн «Древний Рим — история и повседневность»

В нижеследующих очерках подробно характеризованы многие стороны повседневного быта древних римлян — их одежда, еда, атмосфера городских улиц, водоснабжение, структура вещей, которые их окружали. При всем том, однако, книга не представляет собой систематического курса римских древностей и ни в коей мере не может заменить многочисленные сводки материала, словари и пособия в этой области, старые и новые. Задача ее совсем иная — попытаться понять, как соотносились между собой в древнем Риме история и быт, обнаружить в бытовых реалиях отражение магистральных исторических процессов и проследить эти исторические процессы до их проявлений в повседневной жизни. Такой установкой обусловлен не только отбор материала для предлагаемых очерков, но и порядок их расположения в книге.

Связь между историческими процессами и повседневным бытом не очевидна. Скорее, наоборот: обычно представляется, что одежда человека или меню его обеда не имеют отношения к его общественной деятельности и не дают основания судить о его взглядах. Между тем такая связь существует, хотя и не всегда в прямой форме, и ее надо было с самого начала выявить и обосновать. Поскольку же древнеримский материал читателю, только приступающему к знакомству с предлагаемыми очерками, еще не известен, то естественно было делать это, опираясь на его общекультурный опыт, то есть прежде всего на данные родной истории. Так возникло открывающее книгу первое, теоретическое "Введение". Для того же, чтобы проследить до их повседневно бытовых проявлений процессы римской истории, надо было познакомиться с основной общественной формой римского мира — гражданской общиной, закономерностями и главными этапами ее развития, что и составило материал второго, исторического "Введения".

Для последующих очерков следовало отобрать материал, который бы ясно отражал связь быта с историей, и опустить тот, в котором эта связь осложнена или ослаблена. В книгу поэтому вошли только очерки бытовых явлений, связь которых со структурой и эволюцией римской гражданской общины выступала, как нам казалось, вполне отчетливо.

Капитальным исходным фактом римской истории было постоянное сохранение (или возрождение) архаических общинных институтов, навыков мышления и норм поведения, сосуществовавшее с развитием производительных сил, общественных порядков и культуры. Соответственно, книга открывается очерком о водоснабжении, в котором это сосуществование отразилось наиболее непосредственно. В силу сказанного историческое развитие и общественный динамизм воспринимались в римском мире как разрушительная сила, разлагающая исконные и непреложные общинные основы государственной и культурной жизни; второй очерк, посвященный одежде, показывает, что в качестве проявления этой силы рассматривались всякий отход от традиционных видов оформления жизни, всякое распространение моды и проникновение неримских веяний. Это пронизывавшее всю римскую историю противоречие между живыми заветами общины и реальным развитием общества приводило к тому, что архаические, во многом изжитые порядки воспринимались как норма, а официальная мораль превращалась в силу, принципиально консервативную; с ее позиций осуждались как нежелательные новшества не только мода, но и самые разные виды комфорта, в частности передвижение по городу в носилках (третий очерк). Изжитость и одновременно сохраняющаяся непреложность консервативных норм общественной морали создавали к концу республики и в начале империи, то есть в период высшего расцвета римской культуры, особую общественную атмосферу, при которой соблюдение этих старинных норм приобретало характер стилизации. Она ощущается в реставраторской политике первых императоров, в насаждении ими консервативной идеологии, но также в некоторых формах бытового поведения, прежде всего в застольях, которые и явились предметом следующего, четвертого очерка. Постепенно становилось очевидно, однако, что долго это положение сохраняться не могло: система общественных ценностей и норм, ориентированная на общинное прошлое Рима-города, приходила во все более явное противоречие с общесредиземноморским, космополитическим, римско-греческо-восточным характером развивающегося Рима-империи. Во второй половине I и в начале II в. н. э. в правовой структуре государства, в общественной атмосфере, в религиозных представлениях происходит ряд глубоких изменений, знаменовавших окончательное крушение аксиологии римской гражданской общины. Они сказались также в области художественных вкусов и бытовых привычек, в частности в изменении характера толпы, заполнявшей улицы Вечного города и в так называемой римской архитектурной революции, изменившей его внешний облик (см. очерк пятый).

Книга завершается очерком, где сделана попытка найти некоторый общий смысл тех изменений, которыми отвечала римская бытовая среда на изменения в истории общества и государства, найти единый образ не только духовной, но и материальной культуры древнего Рима. Основные положения, здесь высказанные, могут считаться дискуссионными. Вряд ли этого стоит опасаться. Если материал, существующий двадцать с лишним веков и столько же веков подвергающийся самым различным толкованиям, способен по-прежнему вызывать несогласия и споры, значит, жизнь и культура античного Рима — все еще часть нашей сегодняшней жизни и культуры. А в этом — главное и решающее оправдание предлагаемой книги: и ее темы и попыток найти еще одно ее решение.

Общественная жизнь и бытовая повседневность образуют две нераздельных стороны единого целого. Общественная жизнь связана с бытом потому, что воплощена в людях, и лишь в деятельности людей осуществляются коренные ее процессы — производство, классовая борьба, социальные отношения, культура. Люди же эти живут в домах, окружены своими, их продолжающими и их выражающими вещами, пользуются так, а не иначе устроенными орудиями труда, руководствуются привычками и нормами. Соответственно, и участвуют они в жизни общества, движимые не биологическим инстинктом, а повседневными человеческими потребностями — в частности, и необходимостью облегчить жизнедеятельность свою и своих близких, привязанностью к своему укладу бытия и людям, в которых он воплощен, к составляющим его вещам, обыкновениям, ценностям, стремлением защитить и улучшить этот свой мир, ненавистью к его врагам.

Не входя сами по себе в административное устройство или право, в войну или идеологию, повседневная среда и быт образуют их подпочву и подсознание[1]. Нет и не может быть общества вне людей, и нет людей вне быта.

Быт, со своей стороны, неотделим от социально-политических и идеологических процессов потому, что вся семантика повседневных форм жизни, бытовых вещей, материально-пространственной среды, их стиля и моды, основывается, положительно или отрицательно, на общественном опыте. В 1849 г. в России дворянству было запрещено носить бороды, хотя они, казалось бы, не имели никакого отношения к правительственно регулируемой сфере — ник экономике, ни к политике, ни к идеологии. Между тем эта мера обладала совершенно очевидным общественным смыслом. Бороды воспринимались как признак купеческого, но прежде всего крестьянского сословия; распространившаяся манера многих передовых людей носить их, тем более в сочетании с так называемым "простонародным платьем" — зипунами, армяками и т. д., - стала в эти годы выражением патриотизма с сильным демократическим оттенком, и именно этим объяснялось их официальное осуждение, а затем и запрещение. Еще один пример, поясняющий сказанное. На рубеже XVIII и XIX вв. резко изменилась вся система мужской одежды в Европе, прежде всего потому, что изгнанными оказались culottes — короткие, за колено или до середины икры, штаны, уступившие место длинным панталонам. Но импульсы этого процесса пришли из Франции после 1789 г., где culottes, бывшие на протяжении всей эпохи абсолютизма непременной частью мужского туалета у дворян, а под их влиянием, с определенными модификациями, и у третьего сословия, стали восприниматься как признак "старого порядка". Поэтому перестройка системы одежды и началась в революционной Франции, где память о власти аристократов, ненависть к их облику и всему с ними связанному была особенно сильна, и лишь потом распространилась на другие страны.

Однако при попытке использовать бытовой материал для характеристики исторического состояния обнаруживается, что между ними существует не только тесная связь, но и глубокое принципиальное различие. Конечная цель историка — раскрыть объективные законы исторического развития, а для этого взглянуть на прошлое извне, отвлечься от живой пестроты его повседневного течения, рассмотреть за ней глубинные процессы и их подвергнуть рациональному анализу. Семантика же бытовых вещей не существует вне этого пестрого течения повседневной жизни, отражает действующие в ней субъективные факторы и раскрывается поэтому только при взгляде изнутри. Если одна семья, въехав в новую квартиру, оформила свой интерьер коврами и полированной мебелью с поблескивающим за стеклами хрусталем, а другая, въехав в соседнюю квартиру, предпочла привезти и сохранить кровать, буфет, диван с валиками и стол с клеенкой, то за этим можно ощутить различие социологического порядка, поддающееся логическому осмыслению, учету и объективному анализу, в конечном счете — общественно значимое. Ведь не случайно изображение обстановки комнат так часто используется в художественной литературе и кинематографии для общественной характеристики персонажей, их занимающих.