Читать онлайн «Четыре дня»

Василий Гроссман

Четыре дня

I

Условия матча были записаны зеленым карандашом на листе бумаги, и лист прикрепили двумя булавками к стене.

1. Выигравшим считается выигравший раньше другого пять партий.

2. Пьес туше.

3. Выигравший получает звание чемпиона мира.

Игра началась, и оба участника турнира склонились над табуретом в совершенно одинаковых позах: точно сложенные вдвое, они сидели, упершись грудью в колени, ухватив себя за небритые подбородки, и смотрели на шахматную доску. Отличались они друг от друга лишь тем, что Факторович чесал голову и наворачивал на палец кольца своих черных волос, Москвин же головы не трогал, а почесывал когтистым пальцем босой ноги косточку, выпиравшую из-под синей штанины галифе.

Рыжий старик Верхотурский сидел у окна и читал книгу. Весеннее солнце светило ярко, и соломенные жгуты, в которые был вплетен лук, свисали по стенам комнаты, как косы неведомых блондинок.

Верхотурский производил впечатление чего-то тяжелого, чугунного. Широкий лоб его, кисти рук, рот, громкое дыхание -- все было большим и тяжелым. Читая, он недоуменно поднимал брови, пожимал плечами и делал кислое лицо. Потом он захлопнул книгу и, подойдя к стене, прочел объявление о турнире. Он был порядочно толст и, читая, упирался животом в стену.

-- Вот что, дети Марса, -- сказал он, -- военкомам не надлежит писать "выигравшим считается выигравший".

Игроки молчали.

-- Послушайте, молодые идиоты, - сказал Верхотурский, -- вы слишком рано устроили состязание.

Игроки снова ничего не ответили, только Москвин, продолжая смотреть на доску, пропел:

-- Идиоты, идиоты, молодые идиоты...

Партию выиграл Москвин.

-- Шах, он же и мат, -- загоготал он, быстро смешав фигуры.

Факторович зевнул и пожал плечами.

Потом Москвин рисовал громадный зеленый ноль и при этом давился от смеха, хлопотливо всплескивая руками.

-- Блеющий ишак Москвин начинает действовать на мои нервы, --пожаловался Факторович, и Верхотурский, подняв голову от книги, проговорил:

-- Ишаки не блеют, товарищ военком.

-- Очень хочется жрать, -- сказал Москвин, любуясь листом на стене.

-- Еще неизвестно, доживем ли мы до еды, -- ответил Факторович.

Они заговорили о произошедшем. Ночью польская кавалерия ворвалась в город. Очевидно, галицийские части открыли фронт. Красных в городе было мало, один лишь батальон чон (часть особого назначения). Чоновцы разбежались, и город сдался полякам тихо, без пулеметного визга и хлопанья похожих на пасхальные яички английских гранат.

Они проснулись среди поляков, два бледнолицых от потери крови военкома, приехавшие с фронта лечить раны, и еще третий, старый человек, с которым они познакомились только вчера. Он совершенно случайно задержался в городе из-за порчи автомобиля. И доктор, у которого жили военкомы, ожидая пока исправят электрическую станцию и можно будет включить сияющую голубым огнем грушу рентгеновской трубки, ввел его в столовую и сказал:

-- Вот, пожалуйста, мой товарищ по гимназии, а ныне верховный комиссар над...

-- Брось, брось, -- сказал рыжий, и, оглядев диван, покрытый темным бархатом, полку, уставленную китайскими пепельницами из розового мрамора, каменными мартышками, фарфоровыми львами и слонами, он подмигнул в сторону узорчатого, как Кельнский собор, буфета и сказал: - Да-с, ты, видно, не терял времени, красиво живешь.

-- Да, еще бы, - сказал доктор, -- все это теперь можно купить за мешок сахара рафинада и два мешка муки.

-- Брось, брось... -- ухмыльнулся рыжий.

Он протянул военкомам свою мясистую большую руку и пробурчал:

-- Верхотурский.

И оба военкома одновременно кашлянули, одновременно скрипнули стульями, переглянулись и

значительно подмигнули друг другу.

Потом пришла в столовую добрейшая Марья Андреевна и, узнав, что Верхотурский -- товарищ мужа по гимназии, вкрикнула, точно ее ущипнули, и заявила, что пока Верхотурский не поест, не выспится на мягкой постели, она его не отпустит. Ночевал он в одной комнате с мальчиками - так звала Марья Андреевна военкомов.

Утром к ним зашел доктор, он был в мохнатом халате, на его седой бородке, напоминавшей хвостик репки, блестели капельки воды, щеки, покрытые фиолетовыми и красными веточками жилок,

подергивались.

-- Город занят польскими войсками, сказал он. Верхотурский посмотрел на него и рассмеялся.

- Ты огорчен?

- Ты понимаешь ведь, о чем я говорю, -- сказал доктор.

- Понимаю, понимаю.

- Вы бы могли переодеться и уйти, может быть, это будет лучше всего, черным ходом, а?

- Ну, нет, -- сказал Верхотурский, -- если мы уйдем сегодня, то попадемся, как кролики, на первом же углу. Сегодня мы не уйдем и завтра, вероятно, тоже не уйдем.

- Да, да, может быть, ты и прав, -- сказал доктор, - но понимаешь...

- Понимаю, понимаю, -- весело сказал Верхотурский, -- я, брат, все понимаю.

Они стояли несколько мгновений молча, два старых человека, учившихся когда-то в одной гимназии, и смотрели друг на друга. В это время вошла Марья Андреевна. Доктор подмигнул Верхотурскому и приложил палец к губам.

- Доктор вам уже сказал, что у нас вы в полной безопасности? --спросила она.

- Именно об этом мы сейчас говорили, -- сказал Верхотурский и начал смеяться так, что его живот затрясся.

- Клянусь честью, ты меня не понял, - сказал доктор, -- я ведь думал...

- Понял, понял, -- перебил Верхотурский и, продолжая смеяться, махнул рукой.

И они остались в комнате, уставленной мешками сахара, крупы и муки. На стенах висели венки лука, длинные связки коричневых сухих грибов. Под постелью Верхотурского стояло корыто, полное золотого пшена, а военкомы, подходя к своим дачным, складным кроваткам, ступали осторожно, чтобы не повредить громадных глиняных горшков с повидлом и маринованными грушами, стеклянных банок с малиновым и вишневым вареньем. Они ночевали в комнате, превращенной в кладовую, и хотя комната была очень велика, в ней негде было повернуться, ибо Марья Андреевна славилась как отличная хозяйка, а доктор имел большую практику в окрестных деревнях.

II

-- Положение хуже губернаторского, - сказал Факторович.

-- Да, хуже, - подтвердил Москвин.

Факторович подошел к окну. Площадь была пуста.

-- Как много камней, -- удивленно пробормотал он и спросил: -- Что же делать?

-- А я почем знаю, -- ответил Москвин.

-- Продолжать шахматное состязание, -- предложил Верхотурский.

-- Вам смешно, -- сказал Факторович, точно Верхотурский был в лучшем положении, чем он и Москвин.

-- Пожалуйста, завтракать! -- крикнула в коридоре Марья Андреевна.

Они пошли в столовую. Москвин посмотрел на стол: белый хлеб, масло, мед, повидло, большая кастрюля сметаны, на блюде в облаке пара высилась гора лапши, смешанной с творогом, в глубоких тарелках лежали редька, соленые огурцы, кислая капуста.

-- Э, как-нибудь, - крякнул Москвин и сел за стол.

Он первым справился с лапшой, и Марья Андреевна спросила:

-- Вам можно еще?

-- Большое спасибо, -- сказал он и ударил под столом ногами, как испугавшийся заяц.

-- Большое спасибо -- да или большое спасибо -- нет? - рассмеялась Марья Андреевна и положила ему вторую порцию.

-- Если можно, я тоже съем еще, - сердито сказал Факторович и подмигнул шумно глотавшему и почему-то смущенному Москвину.

В столовую вошел длиннолицый мальчик в очках, лет четырнадцати-пятнадцати. К груди он прижимал толстую книгу в блестящем желтом переплете.

-- А, Коля, - сказали одновременно Факторович и Москвин.

Мальчик пробормотал:

-- Здравствуйте.

После этого он споткнулся и, садясь, так загрохотал стулом, что Марья Андреевна вскрикнула.

Мальчик ел, глядя в книгу, и ни разу не посмотрел в свою тарелку.

-- Вы не боитесь, юноша, угодить себе вилкой в глаз? -- спросил Верхотурский.

Мальчик мотнул головой.

-- Ах, это несчастье! -- сказала Марья Андреевна. - У меня сердце обливалось кровью, пока я привыкла. Доктор, доктор, - закричала она, завтрак давно простыл! -- и, обращаясь к Верхотурскому, сказала: -- Вы поверите, за тридцать лет не было случая, чтобы он пришел вовремя к столу. Вечно приходится по десять раз подогревать и носить из кухни в столовую. Прислуга его ненавидит за это.

В дверях показался доктор.

-- Иду, иду, иду... помою руки и моментально сажусь за стол.

Москвин и Факторович рассмеялись.

-- Да, -- сказал Москвин, -- мы здесь четвертый день, и каждый раз доктор говорит: "Помою руки и сажусь обедать" и уходит на час.

Но на этот раз доктор пришел вовремя. Он вошел стремительной походкой, откинул ногой завернувшийся угол дорожки, сорвал листочек с календаря, щелчком сбил осколок яичной скорлупы, поднял с пола бумажку и бросил ее в полоскательницу. Садясь, он ущипнул мальчика за щеку и спросил:

-- Ну, как дела, будущий Лавуазье?

Коля, продолжая смотреть в книгу, сказал: