Читать онлайн «Не поросло быльем»

В начале 1932 года я получил назначение в отдел пропаганды и агитации Западно-Сибирского крайкома комсомола — заведующим сектором теоретической учебы. Утверждая меня в этой должности, Первый секретарь крайкома Саша Голиков произнес на заседании бюро напутственную речь:

— Ну, вот, Георгий, утверждаем тебя на новом посту. Такого сектора у нас в крайкоме еще не бывало. Знаем, что ты парень жадный к знаниям, и потому надеемся, что сумеешь работать инициативно, напористо, с настоящим комсомольским задором.

— Буду стараться, — буркнул я, привстав перед длинным столом, за которым сидели мои старшие товарищи и соратники по работе.

И я действительно старался. Не откладывая, съездил в ряд городов нашего края — в Кузнецк, Кемерово, Прокопьевск, Томск, в которых выступил с докладами и организовал пропгруппы в горкомах комсомола из наиболее подготовленных комсомольцев, способных вести пропагандистскую работу. Тема моих докладов была посвящена состоянию и задачам международного коммунистического юношеского движения. Выбор этой темы не был случайным. Нарастание военной опасности против единственной в мире страны социализма, агрессивный натиск сил фашизма в Италии и Германии, обострение социальных конфликтов в Европе, Азии, Америке приковывало внимание советских людей, не исключая и молодежь.

По вопросам юношеского движения, и не только современного, но и в области его истории, я был «подкован» неплохо, так как занимался изучением этих проблем несколько лет.

Однажды я выступил с докладом на эту тему перед слушателями комсомольского отделения Комвуза имени Дзержинского, все там же, в Новосибирске.

На лекции присутствовал ректор Комвуза профессор Базилевич и еще несколько преподавателей. Моя лекция понравилась им, и вскоре я был приглашен прочесть по истории юношеского движения целый цикл лекций. Я охотно взялся за это, отнесясь к делу с полной ответственностью.

До сих пор в моих бумагах хранится фотография, на которой в медальонах изображены лица слушателей комсомольского отделения Комвуза. Ректор Комвуза и основные преподаватели изображены в миниатюрных квадратиках, в том числе и я. В то время, когда эта фотография делалась, я о ней и не подозревал. Я получил ее от одного из товарищей по комсомолу Н. Митрофанова в дни моего шестидесятилетия.

Но вернусь к более дальним событиям.

В Крайкоме комсомола я проработал недолго. На одном из заседаний бюро крайкома обсуждалось состояние Новосибирской организации комсомола. Новосибирск, который в ту пору рос буквально не по дням, а по часам, превращался в крупнейший промышленный центр обширного края, отставал по уровню работы с молодежью. Горком работал вяло, безынициативно и нуждался в серьезной помощи. Бюро крайкома решило укрепить комсомольскую организацию столицы края. Секретарем горкома был направлен один из самых опытных работников Сибирского комсомола, член бюро крайкома и заведующий отделом, Владимир Шунько. Вместе с ним на работу в Новосибирскую организацию переходили еще несколько товарищей. В их числе и я.

Через несколько дней состоялся Пленум Новосибирского горкома комсомола, на котором В. Шунько был избран секретарем горкома (в те годы в горкоме был только один секретарь), а я заведующим отделом пропаганды и агитации. А потом со мной произошло вот что:

— Георгий, завтра в десять утра тебе необходимо быть у Роберта Индриковича Эйхе, — подозвав меня к телефону, сказал Саша Голиков, первый секретарь крайкома комсомола.

— К самому Эйхе? — изумился я. — А что случилось? Ты знаешь? Скажи, Саша, не томи.

— Будет с тобой серьезный разговор. А о чем, про что, узнаешь завтра. Сегодня же о предстоящей встрече никому не говори, — посоветовал Голиков.

На другой день, задолго до десяти, я был уже в крайкоме партии.

В кабинет Эйхе в то время посетители входили не прямо из коридора, а через комнату управделами крайкома партии Озолина. Ян Янович Озолин по национальности, как и сам Эйхе, был латыш, его соратник по подпольной работе в Риге, вступивший в партию, насколько я помню, в 1907 году.

Внешность Озолина была колоритной и запоминающейся. Плотный, с большой, совершенно голой головой, на широких плечах, с пышными усами, с придирчивыми прищуренными глазами, он производил впечатление недоступно строгого человека. Но стоило ему заговорить, слегка шепелявя и смягчая русские слова, как впечатление неподступности исчезало, и Ян Янович становился очень простым, каким-то даже домашним.

— Ты, Маркофф? Проходи, Маркофф, проходи. Садись. Роберт с командующим фоенным округом разговаривает. Подожди… Он фот-фот уйдет, — присматриваясь ко мне, с ласковыми нотками в голосе, сказал Ян Янович.

Я присел на стул, стоявший в углу, вблизи от входной двери, ведущей в коридор. Волнение мое становилось уже нестерпимым. Ян Янович, по-видимому, заметил это, пристально посмотрел на меня, доверительно проговорил:

— Скоро, скоро пойдешь, Маркофф. Роберт не любит, чтобы ему сказки рассказывали. Фоенный сейчас выйдет.

И вот через две-три минуты дверь кабинета открылась, и из нее вышел не один военный, а двое военных. И первого, и второго я знал. Первый был командующий войсками Сибирского военного округа Левандовский, второй — начальник политического управления округа — Кузьмин.

Не задерживаясь возле стола Озолина, они кивнули ему на прощанье и вышли из комнаты, не проронив ни одного слова.

— Теперь ты иди, Маркофф, — сказал Ян Янович и указал мне на дверь кабинета Эйхе.

Я вошел в кабинет. Комната была продолговатой, с широкими окнами, выходившими на главный проспект города, названный — Красным.

Посредине комнаты стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. К нему были придвинуты стулья. Вероятно, за этим столом сидели люди во время заседаний. Впритык к длинному столу стоял еще один стол — письменный. На нем размещались телефоны, лежали папки с бумагами, в центре стола отливала черным стеклом и медью чернильница. Возле нее — высокий металлический стакан наподобие снарядного патрона с цветными гранеными карандашами.

В кабинете был еще один шкаф с томами сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, энциклопедия Эфрона и Брокгауза и этажерка, на которой лежал огромный кусок каменного угля. На стене с одной стороны — портрет Маркса, с другой — Ленина. Позади кресла, в котором работал хозяин кабинета, висела в полстены географическая карта Западно-Сибирскою края.

Внешне Эйхе походил на Феликса Эдмундовича Дзержинского. Такое же худощавое лицо, строгое, волевое, чуть иконописное, острая бородка, глаза внимательные, добрые, открытые. И костюм, в который был одет Эйхе, напоминал костюм Дзержинского: сапоги, брюки-галифе, гимнастерка под широким ремнем с медной пряжкой. Не знаю какого роста был Дзержинский, но Эйхе запомнился мне высоким, тощим, очень стройным.

Эйхе встал из-за стола и вышел на три шага навстречу мне. Он был крайне учтив, корректен в эту минуту. Так мне показалось. Впоследствии много раз встречаясь с ним, я убедился, что эти черты были присущи ему всегда.

Чуть отвлекусь и отмечу одну деталь: нередко я встречал позже Эйхе на улице. И зимой, и летом. Дело в том, что он руководил кружком текущей политики на заводе «Труд» (одном из первых заводов литейного производства Новониколаевска — Новосибирска) и ходил по насыпи вдоль железной дороги проводить занятия. Это происходило в предвечерние часы по понедельникам. Я же жил в этой же стороне у моего долголетнего товарища по работе Николая Сенько. Завидев меня одного или вместе с товарищем, Эйхе не ждал, когда его поприветствуют, и часто первым снимал папаху офицерского образца или кепку, чуть склонял голову, говорил только одно слово: «Здорово!» — и быстрым шагом проходил мимо.

Но вернусь в кабинет Эйхе.

— Здравствуй, товарищ Марков. Садись вот здесь, — сказал Эйхе очень просто, пожал мне руку и вернулся в свое кресло, обитое коричневой кожей.

Вполне допускаю, что, участвуя в наших комсомольских пленумах, совещаниях, встречах, Эйхе, отличавшийся редкостной памятью, мог как-то и запомнить меня среди комсомольского актива. Во всяком случае, раза два-три мне пришлось в его присутствии выступать.

— Голиков рассказал тебе, зачем я тебя позвал? — спросил Эйхе, серьезно взглядывая на меня.

— Нет, Роберт Индрикович. Он сказал, что вы сами обо всем скажете.

— Вон какая у вас конспирация, — с чуть заметной усмешкой воскликнул Эйхе. — А вопрос вот какой: ты уже знаешь, наверное, что скоро состоится Пленум крайкома комсомола. И на этом Пленуме следовало бы утвердить нового редактора «Большевистской смены». У нас впечатление такое, что у Н. дела плохо ладятся. Человек он, по-видимому, нервный, говорят, даже страдает приступами истерии. Ребятам работать с ним трудно. Так вот: у нас в крайкоме партии сложилось мнение, что редактором газеты можно было бы утвердить на предстоящем Пленуме товарища Маркова. — Он сказал именно так: «Товарища Маркова», в третьем лице.