Читать онлайн «Паника, убийство и немного глупости»

Виталия Викторовича Мусина очень любили официанты, таксисты и некрасивые женщины.

В определенные вечера Виталий Викторович относился к такой симпатии с взаимностью. Изысканно одетый, слегка надушенный, он прятал в нагрудный карман надоевшие очки с чудовищными линзами и приступал к подслеповатой забаве – «охоте в тумане». Он шел на звук женского голоса, как сеттер, учуявший утку в камышах…

Бормоча стихотворение Заболоцкого, поскольку оно наиболее точно передавало настрой, он шел немного вздернуть нервы: «Ты помнишь, как из тьмы былого, едва закутана в атлас… Ее глаза как два тумана… как два обмана… покрытых мглою неудач…»

Неудачниц на век Виталия Викторовича хватало. Как и их сорокавосьмилетний кавалер, они с наслаждением погружались во «тьму былого», «кутались в атлас»…

А вот профессионалок Виталий Викторович не жаловал. Любил экспромты.

Наслаждался бархатностью собственного голоса, льющего комплименты в туманно-обманную пелену…

На отказы не обижался, так как фиаско лишь обостряло ощущения азарта.

Опытные официанты ловко подсовывали близорукому клиенту фантастические счета – Мусин не глядя их оплачивал; потом (если «охота» выдавалась удачной) садился с дамой в такси и нисколечко не обижался, когда опытный не менее официанта таксист наматывал на счетчик лишние километры. То были вечера туманных обманов и взаимных уловок – порой на задних сиденьях лукавых такси случались такие незабываемо страстные объятия!..

Сегодня был именно такой вечер.

Слегка надушенный и подправленный коньячком Мусин снял очки загодя, дабы не на ткнуться на собственное отражение в огромном зеркале знакомого ресторанного предбанника. (Увы, зрелище самого себя даже надушенного и подправленного обязательно убивало охотничий пыл: большие зеркала и всяческие им подобные полированные поверхности Виталий Викторович не выносил, пожалуй, даже больше очков.) И вышел на покрытый туманом берег озера… пардон, ступил на территорию зала ночного клуба.

Здесь по ушам не била грохочущая музыка электронных тамтамов, не дергались в припадках пароксизма тонконогие малолетки, тут приличные толстосумы и их дамы употребляли коньяки и виски, здесь исполняли джаз.

Пышногрудая певица эротично и тесно общалась со стойкой микрофона, лысоватый дяденька нежно сжимал коленями упругое негритянское тело контрабаса, лаская его смычком и щепотью…

Музыкой в целом и джазом в частности Виталий Викторович не увлекался. Но обожал изысканную салонную атмосферу подобных заведений: под потолком переплетается дым сигарет, сигар и чего-то неуловимо запретного; порочный, с хрипотцой женский голос падает с высот на грешный паркетный пол, булькают струны контрабаса – музыкант щекочет их пальцами, и те заходятся в царапающем нервы хохоте, – все вместе бьет по чреслам и оставляет сладкое покалывание…

Мусин мягко скользнул под туманный свод, знакомый метрдотель приподнял левую бровь, чуть склонил голову в поклоне и без лишней волокиты повел богатого посетителя в уголок, где огромными красновато-бордовыми камышами застыли в неподвижности шторы…

Под шторами сидела дама. Блондинка. Слегка за тридцать. Невзирая на легкомысленную масть шевелюры, с увлечением вслушивалась в запутанные джазовые переборы. В чуть полноватых пальцах дамы скучала дымящаяся сигаретка, как будто забытый фужер с коньяком поджидал на столике своего часа…

Виталий Викторович обогнул диванчик-подкову, прежде чем присесть, спросил: позволите? – и, услышав шелестящий рассеянный ответ «Да… да», по тембру голоса дамы почувствовал, что вечер может быть удачным.

Как говорилось выше, профессионалок Мусин не любил (все халдеи в знакомых заведениях об этом знали и в расчете на чаевые не подстраивали каверз). Виталий Викторович вообще не любил ничего общественного, предпочитал труднодоступное и сожалел порою, что времена тотального дефицита скончались от зависти к переполненным магазинным полкам.

Чудесный вечер середины ноября куртуазно и неторопливо набирал обороты. По окнам лупил снег с дождем, в уютном полумраке официант выставлял на столик всяческие яства, дама уже успела прослушать пару четверостиший Бодлера и Бродского…

Очень не вовремя в кармане Виталия Викторовича запиликал мобильный телефон. Мусин глянул на дисплей – звонил Петруша. Младший брат, но главный.

Пробормотав соседке: «Простите великодушно», Виталий Викторович отозвался на звонок:

– Да, Петя.

– Здорово, Маргадон. Чем занят? Мусин плутовато скосил глазки на утянутую в гипюр грудь визави, пожал плечами:

– Да так… ничем.

– Кажется, понял. Слушай сюда. У меня для тебя сюрприз. Встречаемся завтра в три у Подольского, я отправлю за тобой машину, пакуй чемоданы для жаркого отдыха, не забудь загранпаспорт…

Петруша четко отдавал команды, подбородок Виталия Викторовича в кивке отмечал каждую запятую в монологе брата, дама уже слегка рассеянно слушала что-то из Луи Армстронга, и вечер переставал быть куртуазным и плавным. Примерно в пяти кварталах от джазового вертепа Виталия Викторовича ждали незаполненные для жаркого отдыха чемоданы.

А впрочем…

Нет. Чемоданы важнее. Сюрпризы от Петруши частенько случались такими длинноногими и дивными, что встретить их желательно во всеоружии: с не забытым впопыхах дезодорантом и солнцезащитным кремом, в плавках под тон шейного платочка, с проверенными таблетками от диареи и общей вялости мужского организма.

В общем – куча дел!

Виталий Викторович расплатился по счету, невнимательно накидал даме что-то из Есенина и погреб к берегу, обозначенному квадратной прорезью гардеробной.

В 14.51 разъездной представительский «мерседес» компании подвез Виталия Викторовича к крыльцу нотариальной конторы. Поток машин, текущий по узкому переулку центра Москвы, не позволил шоферу мгновенно выскочить и раскрыть заднюю пассажирскую дверцу – Виталий Викторович любил подобное к себе внимание. Пыхтя и оглядываясь в поисках младшего брата, Мусин стал выбираться из кожаного салона и сразу попал начищенной туфлей в кучку жидкой черной грязи у парапета.

Втянулся обратно и, выдыхая сквозь зубы вполне литературные ругательства, оттер белоснежным платочком с носка ботинка жижу, мало похожую на снег.

Платочек, брезгливо, двумя пальцами, закинул в выемку-кармашек на двери.

Вот так всегда. Настроишься на праздник – и тут же ногой в дерьмо. Москва, Москва…

Но ладно.

Смешно раскорячившись, Виталий Викторович высунул ногу далеко вперед, установил ее на тротуаре и довольно ловко проскочил над кучкой.

…В просторном, намеренно чопорном холле Петруши тоже не было. Только охранник и отражение Виталия Викторовича в огромном, почти старинном зеркале: низкорослый пухлощекий господинчик в отличном костюме, расстегнутой нежнейшей дубленке и ботинках, один из которых мерцал, второй сверкал.

Виталий Викторович поджал губы и отвернулся.

«Натюрморт».

Обидное прозвище из школьных времен. В четвертом классе, когда учитель физкультуры попросил всех мальчиков подтянуться на турнике, пузатый, похожий на переспелую мягкую грушу Виталик Мусин повис на перекладине на долю секунды, сорвался вниз и смачно шлепнулся на мат.

– Ну точно – груша, – обреченно махнул рукой физкультурник. – Вставай, натюрморт.

По правде говоря, голова Виталика походила именно на этот плод – удлиненный череп с круглыми, румяными щеками при практически полном отсутствии подбородка. Покоилась вся эта грушевая прелесть на иксообразной подставке из двух коротких пухленьких ножек. И в самом деле натюрморт – два фрукта на подставке-вазе.

Петруша, учившийся в той же школе тремя классами младше, пытался ввести в обиход – иногда кулаками – другое, домашнее прозвище Маргадон, но получалось плохо. До выпускного вечера Виталик так и оставался рохля-натюрморт-слюнтяй, за которого вступается младший брат.

Тьфу! Припомнится же эдакая гадость…

Виталий Викторович одернул лацканы пиджака и поднялся по лестнице, ведущей на второй этаж, к двери с табличкой «Нотариус Борис Альбертович Подольский».

В заполненном антикварной мебелью солидном кабинете нотариуса царил приятный осенний полумрак, слегка рассеянный зеленолицей бронзовой лампой на письменном столе. Борис Альбертович помог посетителю избавиться от дубленки – как уже упоминалось, Виталий Викторович ценил подобное обхождение, а нотариус всегда был мудро обходителен с богатыми клиентами – и в который раз удивился нелепости бытия: брутальный, могучий Петр Афанасьевич всего лишь гендиректор у этого манерного щекастого тюфяка…