Читать онлайн «Братья Ашкенази. Роман в трех частях»

По песчаным дорогам, ведущим из Саксонии и Силезии в Польшу, через леса, деревни и местечки, разрушенные и погоревшие после наполеоновской войны, тянулись одна за другой фуры с мужчинами, женщинами, детьми и скарбом.

Крепостные польские крестьяне останавливали свои плуги посреди поля, прикрывая рукой глаза от солнца и пыли, и голубыми прищуренными глазами долго смотрели на чужих людей и чужие фуры. Крестьянки опускали мотыги и сдвигали красные головные платки, чтобы лучше видеть. Крестьянские дети с льняными волосами, одетые в одни грубые холщовые рубахи, выбегали вместе с собаками из-за плетней и из землянок и встречали проезжих лаем и криком. У входа в еврейские корчмы стояли еврейские мальчишки с черными вьющимися пейсами и в малых талесах с кистями видения[1] поверх рваных штанишек и, вытаращив удивленные черные глаза, смотрели на фуры, медленно тянувшиеся куда-то вперед длинной чередой.

— Мама! — выкликали они своих матерей-шинкарок. — Пойди, посмотри, мама!

Странные люди и фуры проезжали по польским дорогам. Такие в Польше видели редко. Фуры не были ни роскошными панскими, ни крестьянскими, длинными и узкими, с лесенками с обеих сторон; это не были ни крытые телеги еврейских извозчиков, с латаными боками и ведрами сзади, ни почтовые возы с четверкой лошадей и трубачами. И упряжь у лошадей в этих фурах тоже была другая — со множеством кожаных ремней и ремешков, чего в Польше не увидишь. Но особенно необычными были сидевшие в них люди.

Фуры были разные: широкие с тяжелыми высокими колесами, запряженные добрыми конями, и легкие, худо сколоченные, с одной лошаденкой в упряжке; фуры-дома, со стенами и крышей, какие бывают у странствующих комедиантов и циркачей; и фуры, крытые натянутым на шесты холстом, как у цыган. Попадались и маленькие тележки, запряженные двумя большими собаками. А были и такие, которые тянули только муж с женой, а дети подталкивали их сзади.

Похожими на фуры были и их хозяева. На фурах-домах лежали, развалившись, жирные, пузатые немцы с русыми бородами, сбритыми на подбородке и растущими прямо из шеи, мужчины с трубками в зубах и часами в карманах. Рядом с ними хлопотали упитанные немки, их жены в чепчиках и деревянных башмаках, надетых на красные шерстяные чулки. Эти телеги были набиты вещами, бельем, платьем, ткаными скатертями и салфетками, чеканкой по меди с изображениями немецких королей и их победоносных войн. В каждой такой фуре была также Библия и несколько молитвенников. Гуси, куры и утки, не переставая, гоготали, кудахтали и крякали в своих клетках. Кролики пищали и прыгали в сене. Верещали морские свинки. За возом шло по нескольку привязанных коров, толстых, с большим выменем.

В телегах поменьше люди были так же худы и измучены, как и тащившие их по тяжелым дорогам одинокие понурые лошаденки. Одинокие коровенки, шедшие следом, были тощими и малоудойными. Сидели в телегах только малыши. Дети постарше и родители шли по бокам, подталкивая колеса и покрикивая на лошадей.

Самые бедные — изнуренные, полуголодные и босые — запрягали в свои тележки собак или впрягались в них сами. Кроме детей и кучки убогих свертков, у них было только по нескольку кур и кроликов. Изредка попадались козы. Женщины шагали наравне с мужчинами и тащили свои тележки за веревки.

Единственное, что было у всех странников — и богатых, и бедных, — это ткацкий станок из гладких досок, штанг и веревок.

— Да благословенно будет имя Иисуса Христа! — так приветствовали крестьяне и крестьянки проезжих. — Куда это вы едете, люди?

Чужаки не отвечали на приветствия и не говорили, куда едут.

— Гутен таг! — только и говорили они. — Грюс Готт.

Польские крестьяне не понимали ни слова и плевались.

— Язычники! — злобно ворчали они и крестились. — Языка католиков не понимают.

В отличие от них еврейские корчмари находили с чужаками общий язык. На идише они приглашали их в корчмы отдохнуть, подкрепиться. Но чужаки не принимали приглашений, даже на четвертинку, как польские крестьяне, не раскошеливались. У них все было свое. Они ночевали в фурах и не тратили в пути ни гроша.

Это были ткачи из Германии, частично из Моравии, которые переселялись в Польшу.

Потому что в Германии было много людей и мало хлеба. А в Польше было много хлеба, а товаров не было совсем. Крестьяне сами ткали из льна грубое полотно. Но горожанам, носившим хлопковые, шерстяные и шелковые ткани, приходилось покупать иностранные товары. Все сырье, из которого шились одежда и белье для страны, для ее населения и армии, евреи привозили из-за границы, главным образом из Данцига по Висле. Денег в стране не хватало, и из Польши в Германию направили агентов, чтобы уговорить немецких ткачей приехать в Польшу, где они бесплатно получат землю, смогут выгодно продавать свою продукцию и будут иметь хлеба досыта.

Ткачи, которые к тому же сами были наполовину крестьянами, взяли с собой в новую страну все — от курицы до кошки, от хворостины, чтобы стегать детей, до веретена, от гармоники, чтобы играть по воскресеньям, до лемеха, чтобы обрабатывать землю. В фурах получше ехали пасторы в длинных одеяниях с женами и детьми, чтобы поддерживать в протестантской вере свою паству в чужой, католической стране и воспитывать детей в покорности Богу и императору.

Чужаки тянулись по равнине, в окрестностях Варшавы, от Жирардова до Калиша, от Пабяница и Згержа до Петрокова.

Часть из них осела в местечке Лодзь, что лежит у медленной узкой речушки Лудка. В стороне от местечка, у дороги, ведущей к сосновым лесам, чужаки построили себе дома, посадили огороды и сады, разбили картофельные поля, выкопали колодцы, посеяли пшеницу и установили свои деревянные ткацкие станки.

За это польское правительство, подчиненное российскому императору, Царю Польскому, даровало им все привилегии, которые они только потребовали: не взимать с них в первые годы налогов, не призывать их в армию, не препятствовать им жить по своей протестантской вере, по своим обычаям и со своим языком, а также не допускать евреев селиться в их новом поселке под Лодзью, получившем название Вилки, что означает по-польски «волки». Назвали его так потому, что волки частенько появлялись там в морозные дни.

Несколько десятков евреев, живших в Лодзи на одной из боковых улочек среди мещан, были по большей части портными, у которых иноверцам приходилось заказывать одежду и которых поэтому пустили в местечко, в то время как другим евреям там жить не дозволялось.

У них был свой цех, собственный домишко, где они собирались, чтобы обсудить козни, которые строили против них цехи иноверцев. Этот же домишко служил молельней: на столе стоял простенький, деревянный, похожий на ящик священный кивот, в нем покоился старый свиток Торы. Раввина у лодзинских евреев не было, не было у них также ни микве, ни кладбища. По религиозным вопросам обращались к сельскому меламеду, которого приглашали обучать детей. Когда какой-нибудь портнихе требовалось отправиться в микве, муж вывозил ее за местечко к реке и следил, чтобы ее не обидели иноверцы. Зимой делали топором прорубь во льду, и женщины совершали омовение в ледяной воде. Покойников везли на крестьянских телегах в общину Ленчица, к которой были приписаны лодзинские евреи.

Лодзинские портные плохо уживались с ленчицкой общиной, потому что в Ленчице было много бедных, живших впроголодь евреев, тоже главным образом портных. Им приходилось поститься, пока какой-нибудь еврей не заказывал нового лапсердака. У портных в Лодзи дела шли лучше, и ленчицкие портные втихаря перехватывали у них заказы, сбивая цены. Лодзинские евреи, опасавшиеся за свой хлеб, доносили унтер-префекту местечка на конкурентов, утверждая, что они портачи, что им бы только заплатки ставить и что они отнимают заработок у лодзинских членов цеха, платящих налоги. К нижайшему, верноподанническому прошению они добавляли сала на церковные свечи и присовокупляли, что будут всегда Бога молить за его светлость префекта. Унтер-префект посылал к чужим портным своих стражников и отбирал у них ножницы и утюги. Тех из них, кто снова тайком приезжал в местечко, вязали, пороли и высылали.

Поэтому ленчицкая община не хотела хоронить покойников из Лодзи, пока ей не заплатят червонец. Лодзинские портные от злости перестали платить общинные взносы в Ленчиц. Тогда ленчицкие общинные заправилы добились у властей, чтобы лодзинским евреям приводили на постой солдат.

Солдаты-иноверцы селились в еврейских домах, ели там нечистую еду, хватали кошерный нож и резали им свою свинину, говорили гнусности, приставали к женщинам и девушкам и передразнивали евреев, показывая, как они раскачиваются во время молитвы. К тому же приближался праздник Пейсах, когда не подобает держать иноверцев в доме, потому что они могут принести квасное. Лодзинским портным пришлось отложить работу, хотя они должны были сшить много платья иноверцам к их христианскому празднику, и отправиться в Ленчиц к раввину просить, чтобы солдат забрали из их домов.