Читать онлайн «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти»

Можно открыть «Долгие беседы…» где угодно, можно читать, что называется, вдоль и поперек, можно перелистывать сначала или с конца — любой отрывок трогает, задевает те или иные струны души… Необыкновенная, великолепная книга, которая заслуживает большого уважения и восхищения…

Barbara Piatti, «Der Kleine Bund», Берн, Швейцария

…Трагическая исповедь, записанная из уст человека, который ждет смерти как избавления от мук совести. Философский аспект этого репортажа о собственном умирании достоин отдельного разговора, в контекст которого надо будет включить толстовского Ивана Ильича, а также академика Павлова, Николая Островского и, пожалуй, того американского интеллектуала, который предложил всем желающим наблюдать его агонию по каналам «Интернета».

Лев Аннинский, «Дружба народов», Москва;

То же в кн.: Лев Аннинский. Русские плюс…

Более пяти лет Цейтлин общается с писателем, который именно в состоянии физического угасания приходит к внутренней свободе… Изощренная композиция книги помогает с разных сторон приблизиться к этому очень своеобразному характеру. Автор вглядывается в него с симпатией и уважением, но — одновременно — постоянно сохраняет дистанцию… Смелость и трусость, творческие озарения и неудачи отдельного человека высвечиваются на фоне страшной эпохи… Очень редкий в литературе случай: вездесущая сила террора и страха полностью вмещается в емкие, как бы сжимающиеся миниатюры этой книги…

Karl-Markus Gauss, «Neue Zurcher Zeitung»,

Цюрих, Швейцария

…Книга, как с самого начала знал Цейтлин, должна быть не только о гибели еврейской культуры в СССР, арестах, расстрелах, предательстве и сожженных архивах: она о самоуничтожении таланта, о саморазрушении своего дара как способе выжить.

…Из разговоров, раздумий и случайно брошенных замечаний скомпоновано целое, столь искреннее и освещенное столь трагическим светом, что эту книгу можно было бы назвать романом, причем романом замечательным.

Профессор Анатолий Либерман, «Новый журнал»,

Нью-Йорк

…Уникальный феномен в литературе.

…Подлинное величие сочинения состоит в том, что оно переросло не только живого Йосаде, благополучно-советского автора, дерзнувшего на самоотчет миру, преодолевшего «страх посмертного осуждения». Как всякое настоящее изделие, книга превзошла замысел и физического автора — Евсея Цейтлина… По-моему, у Цейтлина получилась эпопея — история души типичного советского человека, что созидал 70 лет величайшую державу мира ХХ века…

Мне неизвестно другое произведение, где с такой художественной силой, без всякой примеси абсолютно ненужного обличительства изображена самоубийственная тенденция, которая закономерно завершилась перестройкой и гибелью СССР.

Михаил Хейфец, газета «Вести», Израиль

Книга Евсея Цейтлина обнаруживает глубоко спрятанную от всех духовную жизнь Йосаде. «Я весь фиктивный», — признается он в начале их бесед. Йосаде рассказывает мучительную историю отказа от самого себя в атмосфере страха и предательства, которая существовала в Советском Союзе в последние годы правления Сталина. Тогда Йосаде перестал говорить по-еврейски даже со своей женой, сжег еврейские книги из своей библиотеки… Это, вероятно, спасло ему жизнь, но задушило его талант.

Михаил Крутиков, газета «Форвертс», на идиш,

Нью-Йорк

Он живет как сейсмограф, фиксируя движения Системы, врагом которой является. И жаждет землетрясения, трещин, которые — одновременно — подорвут его жизнь.

Moritz Schuller, газета «Der Tagesspiegel»,

Берлин

… Это — роман, психологическая, исповедальная проза, раздумья о человеческой жизни, особенно важные и поучительные, когда жизнь на исходе…

Семен Ицкович, журнал «Вестник», США

Это его, автора, интеллект сопрягает все отрывочные, разнообразные мысли в цельное и гармоническое здание. Это его смелость, его талант, его умение выразить, кажется, невыразимое. Этой подлинностью «Долгие беседы…» и потрясают.

…Напряжение здесь не сюжетно-фабульное…, а интеллектуальное… Важно и другое. Эта книга — еврейская по самой своей сути, так сказать, насквозь. Не потому, что такова тематика. Сама возможность таких бесед, их глубинное течение, кружение, своеобразная «герменевтика», все это уходит в глубину, к корням — к талмудическим спорам и обсуждениям, к возможности задавать другим и самому себе любые вопросы и высказывать любые сомнения. Книга потрясает своей необычностью, неординарностью именно потому, что в ней ярко проступает еврейское сознание и мироощущение. И философское отношение к смерти, спокойное ее ожидание — тоже особенность еврейского взгляда на мир.

Валентина Брио. Альманах «Иерусалимский библиофил», Израиль

…С первой и до последней страницы читателя не оставляет дивное и страшное чувство прикосновения к чужой душе. …Предельная откровенность книги задается ее жанром предсмертной исповеди. …Мистический, интерактивный эффект создается темой смерти, от которой современная литература, да и весь мир, пытается сбежать.

Марина Гордон. Вестник Еврейского Агенства в России, Москва

Евсей Цейтлин сделал книгу о саморазрушении дара, который в тоталитарном обществе опасен для самого творца.

Владимир Порудоминский, журнал «Вильнюс»,

Литва

В своей сложной роли то ли младшего друга, то ли исповедника он (автор) проявил себя человеком глубоким, чутким и в высшей степени деликатным. В результате возникла эта необычная книга, неожиданно увлекательная, начав читать которую, вы уже не сможете от нее оторваться.

Белла Залесская, «Литературные вести», Москва

…Странная, неожиданная, необычная по жанру и композиции книга. … Цейтлин преднамеренно лишает Йокубаса Йосаде имени, обозначая его строчной литерой й, цитируя мимоходом Мандельштама: «Я буквой был», и как бы подчеркивая тем самым, что, при всей неповторимости биографического рисунка, судьба й — рядовая судьба еврейского гуманитария, вынужденного жить и творить в советском тоталитарном государстве.

Лев Айзенштат. Народ Книги в мире книг. Еврейское книжное обозрение, С.-Петербург

… Я открыл «Беседы…» Я до сих пор нахожусь в поле их притяжения, этакого странного, жутковатого магнетизма… Жанр не имеет значения, когда человек решает для себя главные проблемы бытия.

Сигитас Геда. Из послесловия к первому изданию книги. Вильнюс, 1996

…Героем книги вполне мог быть не еврейский писатель. И не писатель вообще. Героем мог быть человек любой национальности, любой профессии, любого возраста. Ведь автору, без сомнения, интересней всего реконструкция человеческого сознания «при свете смерти».

Альфонсас Буконтас. Из послесловия к первому изданию книги. Вильнюс, 1996

Подобно К., герою романа Кафки «Замок», Йокубас Йосаде обозначается автором в тексте «Долгих бесед…», как правило, только одной литерой. Она сама по себе непроизносима — «й», она всегда маленькая, строчная, а не прописная. Это условие физического выживания героя, знак полного растворения его личности в тексте надчеловеческой, имперской истории.

… Книга Цейтлина… порождает смешанные и противоречивые чувства. Сам ее жанр — странная взрывчатая смесь «Разговоров Эккермана с Гете», сочинений Ницше («Так говорил Заратустра»), романов Кафки и диалогов хасидских цадиков — эклектичен, сомнителен, провокативен. Но это отнюдь не произвольный постмодернистский «микст». Жанр «Долгих бесед…» есть производное от судьбы и личности главного персонажа, и в каком-то смысле необычная форма книги Цейтлина является наиболее адекватным выражением сложной нравственно-этической и социальной ситуации в Литве (и шире — в Восточной Европе). Ситуации, до сих пор не преодоленной окончательно и способной быть источником новых конфликтов, новых человеческих трагедий.

Виктор Кривулин,

«Новое литературное обозрение», Москва, Также: газета «Frankfurter Allgemeine Zeitung», Франкфурт-на-Майне, Германия

Книга Евсея Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» не имеет аналогов в русской литературе. В мировой литературе ее можно было бы сравнить с записками Эккермана о Гете, если б героя книги Цейтлина можно было бы сравнить с Гете в чем-нибудь, кроме долголетия.