Читать онлайн «Философия служения полковника Пашкова»

© Шерил Коррадо, 2000

© Русское издание, «Библия для всех», 2005

В. А. Пашков (1831–1902), отставной полковник, общественный деятель и владелец тринадцати имений, был главой евангельского движения в Санкт-Петербурге в конце XIX века. Как писал о нем В. Г. Чертков, близкий друг Л. Н. Толстого, Пашков «просто, приняв… евангелическое понимание христианского учения, старался распространять его проповедью». Начав читать о нем как о предмете научно-исторического исследования, я вскоре убедилась, что Пашков должен служить образцом и для всех сегодняшних верующих, находящихся в совершенно иных обстоятельствах. Меня поражали его желание служить как людям высшего общества, так и самым низким слоям российского населения, его преданность Богу в хорошие и плохие времена, в петербургском особняке и в изгнании. Я удивлялась, читая о том, как его последователи оставались верными Богу и в годы веротерпимости, и во времена гонений, чтобы потом объединиться с другими оставшимися в стране верующими под названием евангельских христиан, которые позднее стали называться евангельскими христианами-баптистами и до сих пор служат Господу во всех регионах России.

Данная книга является попыткой определить философию служения Пашкова. Пользуясь моделью В. Франкена[1], я пыталась найти ответы на следующие вопросы.

1. Каким был окружающий мир, в котором жили Пашков и его последователи, и какие факторы повлияли на их восприятие веры, на зародившиеся от этой веры планы, проекты и на плоды их служения?

2. Какое у Пашкова мировоззрение, т. е. как он понимал себя, мир, Бога и какая взаимосвязь между всем этим?

3. Какое поле деятельности избрал для себя Пашков, исходя из своего мировоззрения и окружающей действительности? Иными словами, как он понимал Божью волю в своей жизни?

4. Какое конкретное воплощение получили эти планы и проекты, и каковы были их результаты?

5. Какое влияние имели пашковцы на российское общество, и особенно на будущих русских верующих?

6. Какие уроки мы могли бы извлечь из примера Пашкова и его последователей для своей личной духовной жизни, для служения Богу в современной России и вообще, для служения Богу по всему миру?

Я надеюсь, что история пашковцев станет для российских верующих любопытным открытием, прекрасным стимулом для размышления и ободрением во взаимоотношениях с Богом и в служении Ему там, где они находятся.

Данная работа была написана в 2000 году в качестве диссертации для защиты ученой степени магистра христианской педагогики в Уитон-колледже, США. Мне хотелось бы выразить благодарность за поддержку и помощь моим научным руководителям Марку Эллиотту и Лайлу Дорсетту и всем тем, кто помогал мне в этом исследовании. Кроме того, я хочу поблагодарить М. С. Каретникову, специалиста по истории русских евангельских христиан и баптистов, которая перевела мою работу на русский язык, а также издательство «Библия для всех», которое помогло мне поделиться историей пашковцев с российскими читателями.

Мне хотелось бы присоединиться к молитве самого Пашкова и его последователя, графа Корфа, которые писали: «Вспомнимте, братья: Христос умер для того, чтобы рассеянных чад Божьих собрать воедино, дабы составить из них одно стадо, имеющее одного Пастыря. Да соберет же Господь нас вокруг Себя с тем, чтобы научить нас охранять единство духа в союзе мира».

В 1874 году многие в России испытывали недовольство. Реформы «царя-освободителя» Александра II, за которые шла такая долгая и напряженная борьба, привели к новым проблемам. Многие дворяне, выступавшие против реформ с самого начала, были разозлены и боялись молодых революционеров, распространяющих свои идеи по всей стране. Но ни те, ни другие не представляли собой большинства населения. Большинством были крестьяне.

Освобожденные императорским указом 1861 года, крестьяне не получили желанной свободы, она не давалась им просто и легко. Даже в 1888 году британский журналист отмечал, что многие крестьяне по-прежнему оставались в нищете, их жизнь была полна пороков, включая «отсутствие предусмотрительности, безразличие к истине и беспечный образ жизни, естественный для тех, у кого нет иного будущего, кроме как умереть, как и жили, – в рабстве»[2]. У освобожденных по закону крестьян практически и экономически не оставалось другого выбора, как посылать своих сыновей работать на фабрики; отцы семейств оставляли тех, кого любили, в деревнях – справляться с сельскохозяйственными обязанностями.

Крестьянские общины управлялись «миром» – типом самоуправления с абсолютной властью над его членами. «Мир» следил за полевыми работами и распределением продуктов – типичной крестьянской еды, состоявшей из капусты, гречи или ржи с молоком или яйцами. Такая жизнь разительно отличалась от экстравагантного образа жизни высшего класса. В то время как многие просвещенные русские возражали против этой строгой автономии и общинной жизни, она хорошо показывала взгляд русского крестьянина на самого себя не как на личность.

Уровень образования среди крестьян медленно повышался, но в 1874 году подавляющее большинство было все еще неспособно читать. Английский приезжий Генри Лансделл сообщал, например, что из двух тысяч русских православных прихожан в Канске и окрестных деревнях в 1879 году только сто человек (примерно) могли читать. Но и это было потрясающим изменением по сравнению с началом века, когда только один из тысячи русских умел читать. Вместе с растущей грамотностью возникла проблема: что именно читать? Стед указывал, что даже в Ясной Поляне, имении выдающегося писателя-реформатора и религиозного лидера Льва Толстого, в пяти сгоревших крестьянских домах – сгоревших «по воле Божьей» – не было найдено ни одной книги[3].

Европейцев поражало единообразие провинциальных городов: «Если вы видели один или два, вы знаете их все». В каждом был общественный парк, собор, дом губернатора, больница и тюрьма[4]. Однако едва ли 20 млн. из 120 млн. русских жило в городах. Большинство населения жило в «жалких одноэтажных избах из глины, кирпича или дерева с соломенными или покрытыми дранкой крышами»[5]. Такие деревушки были часто полуразрушенными из-за нищеты своих новоосвобожденных обитателей. Мосты, например, были особенно опасны, и крестьяне, как говорили, избегали их всеми силами. Петр Шувалов, петербургский дворянин, государственный деятель, адъютант царя, так объяснял свою привычку пересекать реку вброд, а не проезжать по мосту: «Если вода в реке не очень глубока, то в России лучше проезжать по любой стороне от моста, чем по мосту, так будет безопаснее»[6].

В противоположность европейскому низшему классу, у русских крестьян в 1870-е годы была крепкая религиозная вера. На Западе Просвещение оказало свое влияние на низшие классы, заставив их относиться к религии с подозрением, в России же люди соединяли народные верования, русскую православную традицию и привязанность к иконам и к Священному Писанию (которое они обычно не способны были читать). Знание крестьянами церковных доктрин было минимальным. Граф Лев Толстой считал, что ни один из десяти крестьян практически не понимал учения о Троице. «Я, кажется, опросил сотни пилигримов, как они понимают учение о Троице, и из них я не припомню и шести, кто мог назвать хотя бы Личности Троицы. Как правило, они отвечали, что Троица состоит из Иисуса, Богоматери и святого Николая»[7].

Взгляды русского крестьянина на мир резко отличались от европейских или взглядов образованных и привилегированных классов. В то время как их окружающий мир – мир полей и деревень – был привычным и естественным, все остальное, выходившее за пределы этого мира, было одинаково неизвестным и невидимым – Бог, Небеса, царь, Санкт-Петербург, газеты или парламенты. идея голосования за политических лидеров была столь чужеродной, что для «крестьянина это было все равно, что определять иерархию ангелов или решать голосованием вращение планет»[8]. Трагедии воспринимались как выражение «Божьей воли», и крестьяне не проявляли страха смерти. Царь в Петербурге был не только правителем Империи, но и «представителем Бога, поставленным Небом править нацией»[9]. Совсем не озабоченный тем, кто именно сидел на троне, и верящий, что царь был назначен Самим Богом, крестьянин «выражал почтение своему правителю почти суеверное». И однако, несмотря на эту кажущуюся наивность, русские крестьяне – как и вообще русские – были далеки от кротости и беспомощности. Императрица Екатерина II примерно веком раньше характеризовала своих подданных как «отличающихся проницательностью, здравым смыслом и энергией». Пинкертон, соглашаясь с этим, описывает русских так: