Читать онлайн «Письма о духовной жизни»

Предлагаемые Письма о духовной жизни составлены по поводу писем графа М. М. Сперанского, напечатанных в"Русском Архиве"за 1870 год, в январской книжке.

Я имел намерение представить картину духовной жизни в разнообразных ее оттенках. Письма Сперанского служили только поводом к тому. Желание было одно, чтоб ревнующим о духовной жизни представить отчасти некоторые нужные указания, а отчасти дать случай самим заняться теми же предметами и обдумать их поприложимее к себе самим.

Вам желательно знать мое мнение на счет писем графа Сперанского о духовной жизни. С удовольствием исполняю ваше желание. Но вооружитесь терпением, потому что мне пришла охота не ограничиваться краткими заметками, а повести пространную беседу о предметах, затронутых в упоминаемых письмах. Что предметы эти стоят того, об этом и говорить нечего. Но и письма так сложны, что невольно вызывают на размышление.

Так видите, граф Сперанский проходит духовную жизнь. Государственный человек, почти непрестанно занятый‑то административными учреждениями, то улучшением порядков государственной жизни, находил возможным умно и сердечно пребывать в Боге, всеправящем, вездесущем, всевидящем. Это приводит мне на память обычную отговорку, которою светские люди прикрывают свое нехотение потрудиться, как следует, над делом Божиим, делом своего спасения: „где уж нам!". Сперанский обличает их фактически, и не он один, но и другие многие. Помнится, ту же отговорку обличал и старец Василий, в своих предисловиях к статьям Добротолюбия об умном делании или молитве, помещенных в жизнеописании старца Паисия Нямецкого. „Смотри,"говорит, „какую высокую жизнь проходили люди, занятые по долгу внешними делами," —и перечисляет их. Таков был домоправитель вельможа, о котором упоминает Симеон, новый богослов, в слове о вере, помещенном в Добротолюбии; таков был патриарх Фотий, знакомый с сим делом до патриаршества, при трудах государственного секретарства; таковы были и другие патриархи, у которых на руках лежало управление церковными делами, большею частью внешними, довольно хлопотливое. Старец Василий, выставляя этих деятелей духовных, среди внешних обязательных дел, имел в виду расположить ревнителей благочестия к тому же роду жизни, в свое время. Не удастся ли и нам с вами подвигнуть кого либо на подобные же опыты, представив им картину духовной жизни, как ее живописует Сперанский в своих письмах, конечно, с собственного своего опыта.

Что мысли Сперанского браты с своего собственного опыта, что он говорит о том, что сам проходил делом, —это видно из самых речей его. Он изображает дело духовной жизни в настоящем виде и очень здраво. Пробежав наскоро в первый раз эти письма, я думал было обличать неправости их; но, вникнув потом получше во все высказанное в них, отказался от этого несправедливого покушения. Тут неверны только некоторые термины и фразы, заимствованные не из наших книг. Стоит только дать этим выражениям настояний смысл, какой они должны иметь по ходу мыслей, и для критики не останется места. Да и вообще критиковать мысли о духовных предметах очень неудобно. Состояния духовные похожи на прохождение по комнатам, полным разнообразных предметов, которые неодинаково видятся с неодинаковых точек зрения. Проходящий одно видит, а другое не видит, потому что оно заслонено чем нибудь; и что видит, то видит со стороны к нему обращенной, которая может иметь черты, не похожие на черты противоположной стороны, видимой другим зрителем. И даже общий обзор может быть неодинаков при разности мест, с которых смотрят; а тут свет и тени, своя сила зрения, и взаимное соотношение предметов оказывают влияние на понятия зрителя. Все это приложимо и к пишущим о духовных предметах. Когда пишущий пишет с своего опыта, надобно принять то, как он свидетельствует. Несправедливо и подозревать его в неискренности и мерять своею меркою. Только теоретики, редко попадающее на истину в своих умозрениях, подлежат суду — и суду не умозрения, а опыта. При всем том нахожу совершенно справедливым отличать в письмах Сперанского намеки на свои духовные состояния, взгляд самого Сперанского на эти состояния, и его собственный язык о том. Последние два — лично принадлежат Сперанскому, первые— общее достояние. Полагаю, что можно бы иначе подумать и иначе высказаться о своих состояниях. И если вы увидите какую разность в моих речах с речами графа Сперанского, — она будет касаться именно этого необходимого различения. Мои речи будут идти параллельно речам Сперанского. Это будут две картины, — одна против другой. Разница вся, может быть, будет в том, что в одной будет свет и тени, а в другой одни общие очертания.

Мне приходило на мысль, не лучше ли было бы собрать в одно все, высказанное графом Сперанским о духовной жизни, чтобы полнее охарактеризовать его самого с этой стороны, как он охарактеризован со стороны общественной деятельности. Но это повело бы нас на долгий и далекий труд, а между тем, может быть, и не придется достать все, сюда относящееся. Потому, оставляя этот замысел, не безъинтересный, поспешу удовлетворить вашему желанию, ограничивая мою речь кругом понятий, выраженных в предлежащих письмах.

Составитель предисловия к письмам графа Сперанского говорит, что в них высказался созерцательный квиэтизм великого труженика. Останавливаюсь на этой фразе, дабы сказать, что нельзя без разбора употреблять это слово, выражающее неправое направление внутренней жизни, равно как и мистицизм — всякий раз, как случится встретить чью либо речь о духовной жизни: ведь и истинная христианская жизнь есть жизнь, доставляющая глубокий покой, сокровенная и таинственная. Сперанский не был ни квиэтист, ни мистик, хоть и говорит словами мистиков, и даже речи свои называет мистическим богословием. Он был человек, развивший в себе полную христианскую жизнь, и, утвердившись духом в Боге и Господе Иисусе Христе, все прочие силы души и тела обращал на служение Богу, исполнением Его заповедей во всех обстоятельствах своей жизни, во славу Божию и спасение свое и братий своих о Господе. Такова норма христианского совершенства, и он приближался к ней, сколько это доступно для человека в семейном быту, и на административном и гражданском поприще. Наглядное оправдание его от нареканий в квиэтизме и мистицизме представляют его молитвенное обращение к Божией Матери, к Ангелу–Хранителю, его roвениe, исповедь и причащение, чтение слова Божия и простое его понимание, а тем паче чтение житий святых. Все это такие занятия и действия, на которые ни за что не согласится самый плохой мистик и квиэтист. Что язык похож на язык мистиков западных, это, вероятно, потому, что он писал к лицу, знакомому только с западными писаниями о внутренней жизни, и что сам, перечитывая эти писания, вместе с тем лицом и, может быть, для него только, невольно набрался и оборотов их речи. Его же собственный язык, конечно, был язык православно–церковный, язык св. отцев и Добротолюбия, о котором он сам говорит в своих письмах. Потому‑то граф Сперанский и избежал уклонений от истины, что наперед знал из этих верных источников точную характеристику сокровенной во Христе жизни, и не смотря на то, что читал полные заблуждений писания западников, соблюл трезвость мысли. как пишет тот же составитель предисловия, то есть, здравое воззрение на внутреннюю во Христе жизнь, и умел провести верную черту между ею, как она есть, и между тем, как изображают ее лже–мистики.

Мистицизм и квиэтизм суть болезненные порождения ложно направленной религиозности. Они явились и возможны были только на западе, в отпадших от св. Церкви христианских общинах, и преимущественно во время брожения умов, произведенного протестанством и реформацией. Они искали доброго дела, —живого общения с Богом, но не тем путем искали; а главное, надеялись своими усилиями и как бы по праву завладеть тем, что надлежало ожидать от милости Божией, и что надлежало принять, как дар этой милости. В напряжениях этой самонадеянной самодеятельности разгоралось воображение, и порождало мечтательные ожидания, которые, как жарко желаемые, скоро показались и сочтены исполнившимися, и цель трудов достигнутою. Все это раскрашивалось самыми привлекательными красками, и представлялось в образах прелестных, в мечтательных заоблачных созерцаниях. Писания их завлекают, — ибо говорят о дорогих сердцу предметах, но они только манят, а ничего не дают. Это отличительная черта всех их. Истинная во Христе жизнь есть жизнь сокровенная, таинственная (мистическая). Апостол Павел называет ее животом, сокровенным со Христом в Боге (Кол. 3, 3); Апостол Петр — потаенным сердца человеком (1 Петр. 3, 4); Сам Спаситель — царствием Божиим внутрь нас (Лук. 17, 21). Но в явлении своем она очень проста. Неведомо, как приходит Дух и возбуждает к покаянию. Совершив этот внутренний переворот, Он потом вооружает верующее сердце на многотрудную борьбу со страстями, руководит в ней и помогает. Эта борьба есть у всякого, более или менее долгая и болезненная; она приводит к чистоте сердечной, ради которой верующий труженик удостаивается и яснейшего постижения истин Божиих и сладостнейшего ощущения, — того и другого в таких чертах, какие точно определены въ Евангелии и писаниях Апостольских. Это последнее является уже в конце долгих трудов и многих испытаний, как венец наградный. Мистики же за эту верхнюю точку совершенства, прямо или преимущественно, и хватаются, и ее‑то и живописуют, как она рисуется в мечтах их воображения, всегда в ложных красках. Истину можно сказать только по опыту, по вкушении только духовных благ самым делом; а мистики самыми мечтами своими заграждают для себя настоящую туда дорогу. Напротив, в писаниях отеческих менее всего говорится об этих высших состояниях, а все о трудах покаяния, борьбы со страстями, и разных при этом случаях. Таково Добротолюбие, из которого Сперанский черпал здравые понятия о сокровенной во Христе жизни.