Читать онлайн «Убийца (Выродок)»

(Выродок)Об авторе

В мире французского детектива Фредерик Дар (26. 06. 1921), более известный читающей публике под именем Сан-Антонио, является, по общему признанию критики, звездой первой величины. Об этом свидетельствует не только впечатляющее число написанных им произведений (около 200) и громадные для Франции тиражи его книг, исчисляющиеся многими сотнями тысяч экземпляров, но прежде всего сам тип созданного им специфического французского детектива, в котором стремительность и замысловатость развития действия вместе с изящно-грубоватой и фривольной, обильно пересыпанной жаргонизмами манерой повествования, порой граничат с пародией на традиционный тип полицейского романа.

Успеху Ф. Дара не в малой мере способствовал обаятельный образ главного героя большинства его романов — отважного, динамичного, остроумного, жизнелюбивого и любвеобильного комиссара секретной службы парижского управления полиции Сан-Антонио.

Впервые этот необычайно симпатичный, элегантный и красивый, несокрушимый в бесчисленных и беспощадных схватках с подонками всех мастей, неотразимый для женского пола герой, в поведении которого причудливо переплетаются нежность и жестокость, задушевность и легкий цинизм, сдобренные соленым французским юмором и остроумием, предстал перед публикой в 1949 году в романе «Оплатите его счет», вышедшем более чем скромным тиражом.

Но уже в 1957 году создатель Сан-Антонио как самый оригинальный и плодовитый автор был удостоен Большой премии детективной литературы, книги его пошли нарасхват и общий их тираж давно перевалил за 100 миллионов экземпляров.

Подобно знаменитым героям прославленных мастеров детективной литературы Мегрэ Ж. Сименона и Пуаро А. Кристи, Сан-Антонио занял почетное место на детективном Олимпе. Но в отличие от них, неразрывно связанных со своими создателями, Сан-Антонио зажил как бы своей отдельной от Ф. Дара жизнью, став эмблемой и автором популярнейшей серии из полутора сотен романов. В то же время творчество Ф. Дара не сводится только к серии «Сан-Антонио». Первые свои романы «Смерть других» (1946), «Цирк Гранше» (1947), равно как и около пяти десятков других, он издал под своей собственной фамилией.

В произведениях этого типа, в том числе и во впервые публикуемом на русском языке романе «Убийца» (1971) нет сквозного героя, подобно комиссару Сан-Антонио, однако повествование в них ведется также от первого лица. В их основу может быть положена классическая детективная история с загадочным убийством которое вынужден в силу тех или иных обстоятельств расследовать рассказчик, не имеющий никакого отношения к следственному миру (как, например, полковник американской армии, под машину которого в рождественскую ночь бросается некий преуспевающий парижский архитектор в романе «Человек с проспекта»).

В других случаях, как в «Убийце», детективная история как таковая полностью отсутствует, и роман представляет собой захватывающий самоанализ представителя уголовного мира, превращающегося из «мелкого жулика и незадачливого воришки», в кровавого убийцу, легко и непринужденно оставляющего после себя десятки трупов не только своих врагов, но и людей, не причинивших ему никакого зла. Психология и быт уголовного мира, предстающие в калейдоскопически сменяющих друг друга напряженных и динамичных перипетиях жизни-смерти, любви-ненависти, богатства-нищеты, тонко соотносятся с универсумом нормального человеческого бытия.

К достоинствам его романов относится и удивительно красочный и сочный язык. Независимо от того, кто выступает рассказчиком, повествование всегда ведется живо, оно изобилует неожиданными сравнениями, афоризмами, литературными аллюзиями, каламбурами, немыслимыми неологизмами, а также оригинальными философско-этическими раздумьями и сентенциями.

Природа художественного дара писателя такова, что она как бы приподнимает его произведения над обычным уровнем детективной литературы, обеспечивает им особое место в ней. Можно с уверенностью утверждать, что каким бы именем — Фредерик Дар или Сан-Антонио — ни были подписаны его романы читатель не пожалеет, если решится их прочесть.

Александр Михилев, доктор филологических наук, академик.

Одним мужикам везет, другим — нет. Третьего обычно не дано. Но со мной вышло как-то по-особому. Много мне досталось всяких пакостей, но когда уже начинало казаться, что моя старушка сыграла со мной злую шутку, родив меня на свет божий, какая-нибудь случайность вдруг исправляла положение и подсыпала мне в карман чуток оптимизма.

А оптимизм — это лучшее из всего, что можно носить в карманах.

Я отбывал свои полтора года в Руанской тюрьме и подыхал от тоски, но тут-то и произошла такая вот случайность. Как-то раз к нам притопали субчики с хмурыми рожами, которые принесли с собой уровни с воздушными пузырьками, оптические приборы и рулетки. Они сделали замеры, взяли пробы и что-то записали в блокноты со спиральным переплетом.

Потом они убрались прочь, бросая на нас осуждающие взгляды — мол, подумать только, бывают же на свете такие люди…

На следующей неделе мы узнали — ведь даже в этих храмах грусти все слухи разносятся, как ветер, — что наш жилой корпус грозит треснуть по швам. В один прекрасный день и я, и мои дружочки, и охранявшие нас крикуны могли оказаться на проселочной дороге среди груд камней и россыпей штукатурки. Чтобы этого не произошло, решено было основательно подлатать одно крыло здания. Вот только на время работ следовало куда-то переселить постояльцев.

Половину отдыхающих дирекция рассовала по другому крылу, но проблему это не решило, и остальных разбросали по соседним тюрьмам. Меня, например, решили перевести в центральную тюрьму Пуасси. Мне было безразлично, где сидеть; переезд даже обещал какое-то разнообразие. У нас ведь тут скучнее, чем на почте в отделе упаковки — там хоть дату на штемпеле каждый день меняют. А в цитаделях печали нет ни числа, ни дня недели — один серый унылый туман. Так что возможность стрельнуть глазом по окрестностям меня изрядно порадовала.

Одним солнечным утром меня вызвали к интенданту и вернули старые шмотки, которые я натянул с великим удовольствием: они создавали сладкую иллюзию свободы.

В комнате сидели два бравых жандарма — два типичных представителя своей профессии. Первый был длинный придурок с акцентом Саоны-и-Луэры, вороньим клювом и гнилыми зубищами. Второй — толстый коротышка с блаженным лицом — похоже, проводил жизнь в постоянном ожидании обеда или ужина.

Они ласково надели мне наручники, и тут ощущение свободы стало понемногу пропадать. Тем более что длинный соединился со мной священными узами в виде короткой цепочки, зашитой в чехол из одеяла. Оказаться в одной упряжке с таким мерином — от этого любой повесит нос…

В этом снаряжении мы вышли из тюрьмы и пешком двинулись к вокзалу.

Будь у меня ярко-зеленое пузо, а в заднице павлинье перо — на нас, пожалуй, и то бы меньше оборачивались. Вид человека в наручниках производит потрясающее впечатление. Это возбуждает людей. Они начинают наслаждаться своей свободой и на минуту-другую даже проникаются состраданием.

Но я чувствовал себя неважнецки. Я не люблю корчить из себя восьмое чудо света.

Когда мы доплелись до вокзала, мне стало чуть полегче. Толстяк перекинулся словечком с начальником поезда, и нас разместили в купе второго класса. После отправления, по пути в Мант, к нам зашел потрепаться контролер и стал рассказывать, как воевал при Дюнкерке. Ух и расписывал, ух и заливал! Он попал там в плен и до сих пор, бедолага, от этого не отошел…

Наконец мы слезли в Манте, чтоб пересесть на другой поезд, потому что наш в Пуасси не останавливался.

Жандармы впихнули меня в последний вагон пригородной тарахтелки. Там было пусто, только в углу сидели два печальных сереньких араба и молча жевали какие-то подозрительные огрызки. Они даже не заметили штампованных браслетов, что охватывали мои запястья.

Мы уселись у окна и стали разглядывать пейзаж. «Саона-и-Луэра» рассказывал о своей жене, которая страдала какими-то там «сращениями». По его физиономии было видно, что ему тоже всегда не терпелось срастись с чем-нибудь прочным и надежным — с жандармерией, со своим избирательным округом или с оргкомитетом ежегодной утренней пьянки в деревне Свистнирак.

Тем временем я во все глаза смотрел на травку и цветочки. Мир сиял и искрился. Местами виднелись плавные изгибы Сены, по дорогам сновали машины. Все вокруг дышало бодростью и весельем. А мне через час предстояло вновь оказаться на сырой тюремной соломе… Представляете перспективу?