Читать онлайн «Под сводами моста»

Вдоль ограды станции Гранд Роуд вырос целый лес лавчонок, сооруженных из бамбуковых шестов, обломков досок и обрывков парусины. Здесь продавались американские лезвия, японские чашки, английское мыло, французские духи и индийская нищета. Здесь с вас могли запросить втридорога и, наоборот, продать за анну вещь, стоящую рупию.

Торговец фруктами предлагал вниманию покупателей иранские финики, ливанский инжир, кандагарский виноград, австралийские яблоки. В иранском ресторане посетителям подавали американские конфеты, канадское варенье, английские сигареты, голландское сгущенное молоко.

На книжных лотках преобладали американские книги и журналы. Обычно на обложке такой книги или журнала была изображена полуголая красавица, которая по мере развития сюжета окончательно раздевалась. К этому по существу и сводилось все содержание книги.

Между рядами расхаживали торговцы, продающие всякую мелочь. Каждый из них держал перед собой перевернутый вверх раскрытый зонт, в котором были разложены заграничные носовые платки, губная помада, бюстгальтеры. Торговцы криками зазывали к себе покупателей.

Все, что здесь продавалось, было заграничное. Товаров отечественного производства здесь нельзя было встретить, а если случайно и попадалась индийская вещь, то ее тут же переправляли на черный рынок. Все индийские капиталисты изготовляют свои товары исключительно для черного рынка. Поэтому и в мануфактурных лавках вы найдете любую материю, только не индийскую. Там есть и японский креп, и английский ситец, и бельгийская кисея, но индийской материи вы не достанете там ни за какие деньги. На базаре Гранд Роуд свободно продаются только две индийских вещи — бетель и цветы. Да и то лишь потому, что они являются творением природы, а не продукцией фабрик индийских капиталистов. Не то и они бы были уже на черном рынке. Да, есть еще одна вещь индийского производства, которая продается на этом базаре. Это индийские лезвия. Но о них следует сказать, что они вдвое дороже лезвий «жилет» и годятся скорей для бритья лошадей, нежели для своего прямого назначения.

Есть здесь еще одна лавка, торгующая редкой мурабадской посудой, но эта посуда так дорога, что ни один честный человек купить ее не может. Разве что американским туристам она по карману. К лавке с мурабадской посудой прилепилась лавчонка цветочника Садашива. Сразу же от нее начинается арка моста Гранд Роуд. По одну сторону моста раскинулся большой оживленный базар, по другую квартал парсов[1] — торговцев овощами и фруктами. В квартале парсов царит мертвая тишина. И кажется, что каждый дом в этом квартале навеки умолк и стоит, затаив дыхание, покрытый немой белизной известки. Вдоль обочин тротуаров, словно престарелые пенсионеры, дремлют покрытые пылью автомобили. В темных углах лестниц ютятся тощие бездомные собаки. В верхних этажах домов бледнолицые, тонкорукие женщины поливают цветы, подвешенные в горшках на балконах. Увядающие цветы, увядающие женщины, спящие собаки, прелый запах гниющих овощей делают тишину на улицах еще более гнетущей. По одну сторону моста — оживленный шум, по другую — немая тишина, а посередине узкие, темные своды моста, под которыми, казалось, шум и безмолвие заключили союз, протянув друг другу руки. Когда человек, пройдя под сводами моста, попадает в квартал парсов, он на минуту останавливается, не в силах побороть изумления. Ему кажется, что он из бурной, бьющей ключом жизни попал на кладбище. Человек же, идущий с обратной стороны, испытывает невольное ощущение, что он после поисков могилы попал на веселый, шумный праздник. А между этих двух миров раскинулся мост, хранящий на своей спине перепутавшиеся следы бесчисленных ног.

День и ночь по мосту проносятся сотни автомобилей, автобусов, трамваев, повозок. Через каждые десять минут к станции Гранд Роуд с грохотом подкатывает поезд. Словно от землетрясения, дрожат древние кирпичные своды моста и сверху сыплется земля. Но поезд проходит, и снова наступает тишина, которую нарушают лишь крики продавца цветов Садашива:

— Купите цветы! Прекрасные розы для подарка!

Мост выглядит очень старым. Сверху его еще иногда ремонтируют, потому что по нему проходит трамвайная линия, но никто никогда не видел, чтобы его ремонтировали снизу. Местами штукатурка отвалилась, а там, где еще держится, так отполировалась от бесчисленного прикосновения к ней рук и плеч, что в нее теперь можно смотреться, как в зеркало. В местах, где штукатурка обвалилась, виднеются черные кирпичи, бывшие когда то красными. Жена Садашива Парвати вбила между ними гвозди и протянула веревку для сушки белья. Выше она прибила цветную картинку, изображающую бога Вишну. Вишну лежит в океане на кольцах свернувшейся змеи, а у него из пупка в виде цветка лотоса поднимается богиня Лакшми.[2]

Каждое утро Парвати, едва открыв глаза, устремляет свои взоры на эту картинку. Потому что людям, которым не дано видеть самое богиню, приходится довольствоваться созерцанием ее изображения. Затем, взяв бронзовый кувшин, Парвати отправляется за водой в бунгало мастера Рустам а. Для этого ей приходится перелезть через изгородь, которой обнесена территория моста. Вокруг бунгало разбит крохотный садик, для поливки которого проведен кран. Кран находился в полном владении Рахму, старого садовника мастера Рустама. Садик был огорожен крепкой изгородью, особенно тщательно со стороны моста. Одну из планок старый Рахму отломал и вынимал ее. когда требовалось. Рано утром он уже стоял у пролома и, получив с приходящих по две анны за кувшин, пропускал их к крану. Ограда садика подходила вплотную к железнодорожному полотну. Поэтому, если человеку требовалось пройти туда за нуждой, ему тоже приходилось проходить через этот садик. Ведь людям, ночующим на улице, некуда идти за этим делом, кроме как на полотно железной дороги. Если пойти на станцию, то нужно купить перонный билет за две анны да еще одну анну дать подметальщику. Таким образом, это удовольствие обойдется в три анны. А когда и на еду трех анн не наберешь, откуда же взять три анны на такое дело? Да к тому же еще неизвестно, как долго тебе осталось жить. Что такое твоя жизнь? Это уходящая вдаль линия рельс с нечистотами по сторонам. Еще хорошо, если в таких случаях старый Рахму пропускает через свой садик задаром, не берет за это ни пайсы. Стоит только крикнуть:

— Рахму, мне нужно пройти к Бирле!

Рахму понимающе улыбается и, тряся своей седой бородой, подходит к изгороди, вынимает сломанную планку и пропускает тебя на полотно.

Много людей живет под сводами моста. Да почему бы им и не жить там? Где еще в Бомбее можно найти более удобное и надежное место? Гладкий цементный пол, крепкие толстые стены, кровля, ежедневно выдерживающая на себе тысячи тонн груза. Найдете ли вы хоть один такой прочный дом? А сколько еще в Бомбее таких мест — арок, мостов, темных уголков в больших зданиях или просто каменных скамеек в городских парках и садах, где ночует половина населения Бомбея, не платя за это ни пайсы.

Люди, живущие под мостом Гранд Роуд, тоже ничего за это не платят. Некоторые бывают здесь только днем, другие, наоборот, только ночью. Есть и такие, что проводят здесь целые сутки. Например, слепой и хромой нищий. Скорчившись на своей подстилке из лохмотьев, он только наполовину помещается под мостом. Этот нищий всегда просит одну анну. Люди, приезжающие в Бомбей, удивляются, почему это бомбейские нищие не просят, например, пайсу или две, а меньше одной анны и брать не хотят. В Бомбее уважающий себя нищий меньше двух анн не берет. Он прямо говорит: «Иди, уважаемый, я тебя прощаю!» И это не потому, что нищим здесь хорошо живется, а потому, что дешевле, чем за две анны, хлеба не купишь. Так что по существу вопрос о двух аннах сводится к вопросу о хлебе. Однако наряду с хлебом человеку нужна еще и похлебка — значит, следует прибавить еще одну анну. А вода, как известно, тоже нужна каждому, будь он даже нищий. Без воды человек не может прожить.

Если слепой нищий почти все время проводит под мостом, то торговец игрушками приходит сюда только на ночь. Торговец игрушками спит как раз напротив нищего у противоположной стены моста. Он тоже только наполовину помещается под мостом. Вообще то места для него бы хватило, но ведь ему нужно еще оберегать корзину с игрушками. В этой корзине вся его жизнь. Она — его труд, его богатство, его настоящее, его будущее. В ней — усталость его ног, его надтреснутый голос, отрада его сердца. Каждый день с этой корзиной он отправляется бродить по городу, а потом выходит к морю и, опустившись на песок, глубоко задумывается:

«Куда девались те дети, которые так весело играли, копаясь в песке?» Его игрушки осиротели.

Оторвавшись от своих грустных размышлений, он снова начинает кричать: